так говорят! Я не виновата! Я спокойно себе жила в Сибири! Мне норм было!
— Но тебе не стоит провоцировать меня. Я — не все. И ты испытываешь моё терпение.
Даже дядюшка не любил меня. Даже дедушка не мог ничего возразить моей сущности. Даже тётушка, Лил, спросила: "Аэлита, это ты?" Бедная моя Сарданка!
Она стукает по его возмущённому лбу одноразовой ложкой (всё очень реально) и заливается громким смехом.
— Допустим, мы поженимся! И что с того!
Смеётся так, что Тутти кажется, может, всё-таки стоит её лучше беречь, она, всё-таки, просто человечек, устала с дороги, обгорела.
— Спи уже, смеяна!
Аэл очень скоро отрубается, как будто выключили с сети. Тутти снимает футболку, кладёт её на ноги девушки, но не доходя до колен, и устраивает туда свою голову.
Странная. И я держу дистанцию. Это же не из-за её крови. Неужели, любовь… Невозможно!
Глава 10
Арсен давно ничего не готовил эдакого выдающегося в его понимании. Как в стародавние времена перешёл на что попало. Хотя нет. Враки. Стариковская дисциплина никуда не исчезла. Кроме регулярных физических тренировок, он также по привычке соблюдал, так сказать, режим дня. Разнообразные простые каши, простые супы, простые гарниры и второе. Но всё понемногу. Может быть, Арс и стал частично конъюгатом, но того немереного аппетита, коим обладали и его новые друзья, и жена — такого не наблюдалось. А после того, как Аэлита улетела восвояси, он ел чисто механически, и особо этому не радовался, как прежде.
Но сегодня в гости должен был заглянуть странный босс, и если признаться, самому Иванову уже порядком надоело то его состояние, которое Хрисанф именовал любовной депрессией. Поэтому он решил вдохнуть жизнь в свою маленькую, как будто посеревшую от безделья, кухоньку. Открыл форточку, поменял маленькие занавески, помыл холодильник, почистил фартук (что над столешницей), постирал одинокий матерчатый фартук, осмотрел ножи. Арсен их практически никогда не точил. Даже охотничьи и из якутской стали, которые ему подарили отец и двоюродные братья. Он просто аккуратно и бережно с ними обращался, хотя в доме был и точильный камень и специальный брусок. Аэлита восхищалась тем, как он безнервозно резал мясо какого угодно сорта, и как это было потом вкусно, свежо и полезно. В отличие от Калиты, Кирсана и многих других соплеменников, ему не приходилось участвовать в охоте. Наверное, скорее всего, оттого что он родился и жил в городе (гараская братва — как его обзывал гребаный Хрисандель). В детстве и отрочестве нередко гостил у бабушки и дедушки в деревне, в улусе. И дед нормально ходил на уток весной, осенью, как обычно. Но этого внука не загорелся желанием приобщать. Может быть, потому что тогда в нём была какая-то ленивая нерасторопность и медлительность, вкупе с созерцательностью, и старик так понял, что аналогичные занятия не подходят вот таким пацанам. Зато на рыбалку ходили да: и зимой и летом. Арсен умел также хорошо чистить и готовить рыбу, как и вовсе на далёком севере. Дед был по маме и говаривал, что это у него какие-то тунгусские гены по отцовой дальней родне. И вообще, немногословность, небойкость, плотное телосложение, немного на солнце просвечивающие волосы, крупные зубы, красивые кисти (не совсем батрачьи), также просвечивающая на свету радужка — это всё дедушка считал не по их линии, и несколько даже подтрунивал, выделяя среди других внучат. Но мальчик не обижался. Ему нравилось дышать чистым воздухом и хоть не так резво, как другие ребята, бегать по местным окрестностям.
— Да похож ты на мамку, не заморачивайся.
— Лучше вот, чеснок. Ты умеешь его быстро и мелко порубить.
— Придётся научиться, когда столь долго жил в соответствующих странах.
Хрисанф и вправду с усердием, но моментально создаёт довольно симметрично рубленную горку.
— А сеньорита была в то время с тобой?
— Нет, с ней мы перешли на относительно оседлый образ жизни.
— Аа.
— Знаешь, чем ты похож на свою матушку?
Арс кидает в кипящий бульон овощи и мешает всё длинной деревянной лопаточкой.
— Чем же? (без энтузиазма).
— Своей красотой.
— Господи. Пфф. (без особой эмоции).
— Натурально, говорю тебе. Как гребаный эстет, ценитель, работник Далила катс, ну и вообще: как знаю тебя.
— У тебя, Птерыч, никакого понятия, значит.
— У твоего дедули никакого понятия. Такого языкастого я в жизни не видел.
— Точно, безпонятийный.
— Твой папка тоже ничего так. Артисты всё-таки, обучены и всё такое. Но я не по этой части. А мамка — да. В женщинах я чуток… Ну это… Бабы — это моё всё, короче. Не могу не заметить.
— Пошляк ты. Давай сюда тарелку, суп готов, и вот краковская, всю разрежь, а то тебе не хватит. Потом ко второму у меня и осетинский пирог поспеет. Кушай-кушай, так с тебя хоть какой-то толк.
Обедают. Хрисанф нет-нет да и смотрит на ученика своего.
Вроде, цвет лица улучшился, перестало вонять порохом и то хлеб.
— Золотарева не легла бы под обычный коржик.
— Тьфу ты! Хватит уже. Чуть не поперхнулся.
— Ты вот её считаешь обыкновенской девкой, а оне стало быть выбирали. Приглядывались.
— Маразм.
Вообще-то, лучка пучок зелёный дикий говорила, что никто её не замечал, кроме меня. А сама была в окружении людей, что мужчин, что женщин.
— В этом есть доля правды. Но в свете последних событий… Я узрел, что она действительно тебя любит.
Арсен уже привык к этой их повседневной мирской конъюгации, что ему было даже всё равно. Порой чувствовалось, что это и не конъюгация вовсе, а просто беседа.
— Это извечная наша с Далилой курица и яйцо.
— Что?
— Ты спишь, и вообще присутствуешь здесь, или я так в собственном воздух сотрясаю.
— Валяй, сотрясай потихоньку.
— Я за теорию, что Выбирает женщина. А жена придерживается противоположной точки зрения: что Выбирает мужчина. Это надо же до такого додуматься. Наверное, поэтому она и писательница.
— У каждого своё видение.
— Потом мы, конечно, сходимся, что на деле и те и другие. Так приятно бывает.
Не сдерживается, не может спрятать блаженную улыбку.
— В чем-то сеньорита права. То есть, я сторонник гипотезы, что всё индивидуально, если интересно. Но в вашем случае, возможно, было так, как считает Птеровна.
— Ой! Сэнсэй Иванов! То есть, дай я тебе объясню на пальцах. Если без шуток. Я же понимаю Аэлиту. Я тоже, как бы, как это сказать. Я же мокрица, невзрачное невидимое насекомое. Я — ничто. Особенно для таких, как Далила.
— Ой. Не так будет сказано.
— Поэтому, это она меня выбрала. Заметила. Как заметил ты Аэл. Или
