Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
добрёл до набережной Енисея, уселся на выдранную из скамейки доску и рассматривал едва подсвеченную недобитыми фонарями тёмную воду. Огни города горели в ней брошенными на удачу монетами.
С тех пор их, похоже, собрали со дна какие-то ушлые граждане, потому что света в чёрном-чёрном городе стало куда меньше. В какой-то момент из окна поезда Серёгину остался виден один только взмывший над городом грандиозный православный крест — негасимый памятник злой губернаторской шутке, циклопическое надгробие.
Чёрт, подумал Серёгин, писал бы я по-прежнему стихи, я бы сейчас чего-нибудь изобразил по этому поводу. Он даже несколько минут пробовал зарифмовать увиденное, но слова́ всё не складывались, и он плюнул на это дело.
В купе по-прежнему воняло, но несколько меньше, чем раньше. Киргизы сожрали свой комбикорм и улезли спать на верхние полки. Слава богу, что у них верхние. Серёгин приоткрыл форточку и решил, что тоже будет спать. Всё равно снаружи один и тот же вид, смотри — не смотри.
Когда он в следующий раз открыл глаза, поезд стоял без движения. Серёгин, не поднимая головы, попробовал выглянуть в окно, но его плотно закрывала шторка. Вместо станционного пейзажа взгляд остановился на новом предмете, возникшем на нижней полке напротив. Это был довольно крупный ящик, обтянутый чем-то вроде брезента. «Что они ещё сюда натащили?» — с неудовольствием подумал Серёгин, приподнимаясь и всматриваясь в коробищу.
В этот момент ящик качнулся в сторону Серёгина. У него прорезались крупное носатое лицо; круглые глаза с любопытством разглядывали соседа. То, что Серёгин принял за брезент, оказалось капюшонным плащом, который при каждом движении человека-ящика хрустел как конфетная обёртка.
— А ты ещё кто такой? — с досадой поинтересовался Серёгин.
Киргизский подарок придвинулся ещё ближе.
— Я-то? — переспросил он совершенно без акцента. — Я сел в Медвежьем, на Шумиху еду. Сосед твой так-то.
Серёгин окончательно отошёл ото сна, сел на постели, свесил ноги и нащупал ими кроссовки.
— Ну, тогда поздравляю тебя, сосед, — сказал он, саркастически усмехнувшись, — значит, не один я буду нюхать чухарей с верхних полок. Они, кстати, по-нашему нихера не понимают, имей в виду.
— Так они вышли же. На прошлой станции.
— Вышли?
Серёгин подскочил и внимательным образом изучил верхние полки. Киргизов (или кто они там?) в самом деле не было. Чудеса. Это где же они вышли, посреди тайги, что ли?
— Дела-а, — протянул Серёгин, пытаясь сообразить, стал ли слабее запах — или он просто к нему привык.
Новый сосед, продолжая ежесекундно хрустеть плащом, разглядывал Серёгина с большим интересом. Он склонил голову набок, будто большая безобразная сова, и, казалось, вот-вот заухает.
— Мне кажется, вы журналист! — внезапно объявил говорящий ящик.
— Хм, — сказал Серёгин, что-то отличало Штирлица… — Был когда-то. Только давно.
— В Красноярске или в Новосибирске?
— И там, и там, и ещё в Ёбурге.
— Ого, — сказал ящик, — ничего так вас помотало. И что там в журналистике? Слышал, ваших принимают сейчас активно.
— Нету никаких «моих», — карамельно улыбнулся Серёгин, садясь ровно напротив соседа, — я сам себе мальчик, свой собственный. А арестовывают журналистов только пидоры. Вот если слышите, что арестовали журналиста, — значит, тем, кто это сделал, сразу можно в рожу плевать. Потому что они ещё и котят ебут, можно даже не сомневаться.
— Ну да, — захихикал ящик, — всё совершенно случайно произошло, конечно.
— А что, — поинтересовался Серёгин, — думаете, в Красноярске дети в самом деле хотели мост взорвать?
— А вы думаете, они просто нашли немного взрывчатки? И никакие они не дети, кстати, я в их годы уже пахал.
— Ну как не дети, — возразил Серёгин, который уже пожалел о затеянном разговоре, но всё ещё продолжал по инерции набирать из колоды аргументы, — там самому старшему 24 года, что ли.
— Гайдару было 17 лет, когда он людей пачками расстреливал!
— А как быть с тем, что взорвать мост они собирались — в компьютерной игре?
Сосед недовольно поморщился.
— Так это и есть подготовка!
— Тогда и меня надо туда же. Я знаете что в компьютерных играх проделываю?
— Прокурор дело знает, — веско сообщил сосед. — А девчонка, кстати, во всём созналась.
— Вы бы в подвале тоже во всём сознались. Ладно, заканчиваем, — махнул рукой Серёгин, демонстративно зевая. — Дикий разговор какой-то. Я — спать.
— Вы бы то же самое делали на месте прокурора.
Серёгин лёг и отвернулся к стене.
— И нормальный у нас разговор, — не согласился ящик. Он снова начал хрустеть одеждой и ещё что-то бормотать себе под нос. Воспользовавшись этой паузой, Серёгин действительно попробовал уснуть. Ему было неуютно, отчего-то казалось, что прокурорский любитель может полоснуть бритвой по шее, а то и впиться в артерию острыми маленькими зубами. У него ведь маленькие острые зубы, успел заметить?
Что за бред, попробовал сам себя пристыдить Серёгин. Но ощущение, что с киргизами было спокойнее, так и осталось.
Утром любителя прокуроров в купе не оказалось, и Серёгин порадовался, что ещё один разговор жанра «нужно ли мыть руки перед едой» не потребуется.
Он давно зарекался спорить про «Комитет». Про аресты. Про нацпредателей. Тут никому ничего не докажешь, а ярость потом не оседает, а, наоборот, подбирается к самому подбородку. Ты пытаешься схватить ртом воздух — а вместо этого хватаешь новую ярость. Захлёбываешься ею.
Ну вот что можно сказать чуваку, которого не выворачивает, когда школьниц трамбуют в вонючую сырую камеру за плакатик «Долой оккупацию»? За запись в дневничке? За донос другой малолетней дуры?
Ты думаешь, он, этот чувак, ненастоящий фашист, понарошковый? Но он уже строчит донос и на тебя — за оправдание терроризма.
Что с ним делать, если он после этого нормально живёт?
А с нами? С нами что делать?…
Если мы продолжаем жить после этого?
Кулаком в стену. Полоснул лезвием по руке — скривился от боли, отвлёкся на неё и держишься. А не держишься — полосни ещё раз.
Серёгин залепил кулаком по металлической ручке купе, охнул и, с облегчением чувствуя, как боль выгоняет остальные ненужные мысли, вышел на перрон.
Он успокаивался Новосибирском, почти любил его — что для красноярца (урождённый магнитогорец Серёгин, двадцать лет живший на Урале, считал себя именно красноярцем) вообще-то последнее дело. Всё равно что для нацбола славить Америку, для американского республиканца — Сталина, а для сталиниста — «Архипелаг Гулаг».
Красноярец должен хихикать над Новониколаевском (как звали Новосиб в прошлой жизни). Называть его «город с метро», баюкая собственную травму — недоступность завывающих подземных поездов. Наконец, обязательно упоминать отсутствие в Новосибирске заповедника «Столбы» — как финальный аргумент в пользу бессмысленности города-конкурента. Перетягивание короны
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
