а каркас кровати сдвигается по старому деревянному полу.
Теперь моя щека прижата к матрасу. Я стараюсь быть тихой. Я даже прикусываю нижнюю губу. Но я издаю беспомощный всхлипывающий звук, когда меня накрывает сильным оргазмом, вырывающимся из моей сердцевины и пронзающим все мое тело, вплоть до пальцев рук и ног.
Джексон знает, что я кончила. Даже ошеломленная ощущениями, я слышу грубый звук удовлетворения, который он издает, наблюдая за мной, чувствуя, как я кончаю вокруг него. Затем он, наконец, сбивается с ритма, даря мне несколько последних сильных толчков, затем вытаскивает свой член и влажно хрипит, несколькими толчками кончая мне на поясницу.
Мы остаемся в таком положении с минуту — я уткнулась лицом в кровать и задрала задницу вверх, он стоит на коленях позади меня, вцепившись в мои волосы. Единственный звук в комнате сейчас — это наше тяжелое дыхание.
Затем Джексон начинает действовать. Он хватает с пола предмет одежды — похоже, футболку, которую он носил сегодня — и быстрым, эффективным движением вытирает свою сперму с моей спины. Я переворачиваюсь на бок, разминая мышцы спины и бедер, пока не убеждаюсь, что могу двигаться, не морщась.
Затем я встаю с кровати, хватаю с пола свое платье, натягиваю его через голову, и иду за свечой со стола.
Ни я, ни Джексон не говорим ни слова, когда я ухожу, пробираясь по темному коридору и возвращаясь в свою комнату.
Там я писаю и немного привожу себя в порядок, прежде чем лечь в постель. Когда мои глаза закрываются на этот раз, мир не идет кругом. Я засыпаю меньше чем через пять минут.
Может, все было бы по-другому, если бы у нас были отношения, но это не так. Он мне не друг и не бойфренд, и мы не проводим вместе каждую ночь.
Но иногда я иду в его комнату после захода солнца. Мне это нужно. Не ради милых слов или ласковых поцелуев, а потому, что его руки, как мерцающий огонек той одинокой свечи — единственное, что способно прогнать ночь.
Глава 3
Когда стоит такая жара, как сейчас, мы стараемся выполнять большую часть самой тяжелой ручной работы первым делом с утра, даже до завтрака. Поэтому на следующее утро я встаю, одеваюсь и иду поработать в саду пару часов. Джексон и еще несколько парней укрепляют одну из стен по периметру, поэтому я не пытаюсь с ним разговаривать, пока этот проект и садовые работы не будут завершены.
Затем наступает середина утра, и я нахожу укромное местечко у ручья, чтобы искупаться, так как в этом году хороший уровень воды, и мыться так намного проще, чем накачивать достаточное количество воды в ванну в доме. Я уделяю время тому, чтобы расчесать свои мокрые волосы, чтобы они высохли на солнце без излишних изгибов и колтунов.
Когда я становлюсь настолько чистой, насколько это вообще возможно, я снова проверяю Молли, у которой со вчерашнего дня не наблюдается никаких улучшений.
Ну все. Я больше не собираюсь ждать.
Молли умрет, если мы не найдем ей какие-нибудь антибиотики.
Я еще не видела, чтобы Джексон возвращался в дом этим утром, поэтому направляюсь к сараю, чтобы поискать его.
Я нахожу его без рубашки, раскрасневшимся от жары и мокрым по пояс, потому что он только что окатил себя водой из дождевой бочки, чтобы охладиться.
Надо признать, то, как вода стекает по волосам на его груди и рельефным мышцам, весьма сильно отвлекает, но это слишком важно, чтобы позволить себе переключиться на что-то столь поверхностное. Я снова поднимаю глаза к его лицу и говорю:
— Эй, нам нужно поговорить.
Джексон трясет головой, расплескивая капли воды, и быстро вытирает лицо руками.
— Что случилось?
— Молли не становится лучше.
— Я знаю. Мне это нравится не больше, чем тебе, но мы больше ничего не можем поделать.
— Мы можем попытаться найти для нее какие-нибудь антибиотики.
Джексон не возражает сразу. Он с минуту пристально смотрит мне в лицо, как будто думает, переваривает или решает, что сказать.
— Мы не знаем, где найти антибиотики. Мы прочесали все возможные источники в окрестностях, а все остальное — чепуха.
— Мак — парень из сети, который вчера оставил записку — рассказал об одном районе на востоке Кентукки, который еще не был полностью разграблен.
Джексон хмурится, протягивая руку, чтобы взять сложенную записку, которую я ему протягиваю. Я вижу, как его карие глаза пробегают по каждой строчке, пока он читает. Этим утром на солнце они выглядят почти зелеными, хотя обычно кажутся более серыми.
Когда он заканчивает читать и продолжает пялиться в бумажку, я говорю:
— Видишь? Он утверждает, что регион пострадал от очень сильных землетрясений, и поэтому большинство людей быстро оттуда выбрались. И поблизости нет больших городов, так что этот район никогда не подвергался нападениям стада. Возможно, мы сумеем найти там антибиотики. И кучу других вещей, которые нам нужны. Вероятно, мы могли бы добраться туда и вернуться обратно за два дня.
Джексон вдыхает, а затем медленно выпускает воздух. Он прикусывает нижнюю губу, и мое сердце замирает в груди.
— Ты ведешь себя так, будто двухдневная поездка — это ерунда, но у нас будет только 50 % шанс вернуться оттуда живыми. Все, что у нас есть — это слова какого-то случайного незнакомца. Ты действительно хочешь рисковать нашими жизнями ради этого?
— Ради Молли, — мой голос срывается, и мне приходится прочистить горло. — И я ему верю. У нас нет причин этого не делать. Он оставил нам тайленол, в котором мы нуждались.
— Любой антибиотик, который мы найдем, устарел на пять лет. Это может даже не сработать.
— Большая часть лекарств, которые мы находим, все еще работает. Ты знаешь, что большинство этих дат истечения срока годности указывались наобум. Я думаю, мы должны это сделать. Думаю, это стоит того, чтобы рискнуть. Она умрет через несколько недель, если мы ничего не предпримем, Джексон. Ты же знаешь, что это так.
— Я знаю, — выдавливает он, и его челюсти впервые напрягаются. — Ты думаешь, я хочу, чтобы она умерла? Из-за нескольких гребаных порезов на ноге? Но как это поможет, если еще двое или трое из нас погибнут, пытаясь спасти ее?
— Я не думаю, что мы умрем. В последнее время здесь было довольно тихо. Не проезжало никого плохого после того стада в прошлом году, направлявшегося в Форт-Нокс.
Раньше стада были самой большой угрозой в мире — орды жестоких людей, которые уничтожали каждую пройденную ими милю —
