прежде чем я стал вызывать его. Но, пока горел спирт, бледное отражение фонаря не было заметно. Окончив свои заклинания, я захлопнул крышку сосуда, где пылал огонь, в зале стало темно, и только тут на стене проступило изображение, которое давно отражалось на ней.
— Но ведь именно в ту минуту, как появился призрак, мы все почувствовали электрический разряд. Как вы его вызвали?
— Машину под алтарем вы обнаружили. Вероятно, вы также заметили, что я стоял на шелковом коврике. Я поставил вас полукругом перед собой и велел подать друг другу руки; когда же наступил нужный момент, я сделал одному из вас знак схватить меня за волосы. Распятие служило проводником электричества, и, когда я дотронулся до него, вас всех ударило током.
— Вы велели нам двоим — графу О*** и мне — скрестить над вашей головой шпаги и держать их в таком положении, пока будет продолжаться заклинание. Зачем это было нужно?
— Только затем, чтобы занять вас обоих на время представления, так как вам я доверял меньше всего. Помните, я велел вам держать шпаги точно на расстоянии одного дюйма над моей головой. Вам все время приходилось следить за этим, и вы не могли смотреть туда, куда мне не хотелось. Но злейшего своего врага я тогда еще не приметил.
— Должен признаться, — воскликнул лорд Сеймур, — вы действовали чрезвычайно осторожно! Но зачем же понадобилось нам раздеваться?
— Чтобы придать всей процедуре больше торжественности и еще больше разжечь воображение необычной обстановкой.
— Но второе привидение помешало вашему духу договорить, — отметил принц. — Что же, в сущности, мы должны были от него услышать?
— Почти то же самое, что вы услыхали потом. Не без намерения спросил я вашу светлость: все ли вы мне сказали, что поручил вам умирающий, и не наводили ли вы каких-либо справок у него на родине; я счел это необходимым, чтобы не столкнуться с фактами, которые противоречили бы словам моего духа. Я нарочно спросил, вел ли покойный безупречную жизнь, чтобы узнать о грехах его молодости, и ваш ответ навел меня на догадку.
— На этот вопрос вы дали мне вполне удовлетворительное разъяснение, — сказал принц после некоторого молчания. — Но осталось еще одно чрезвычайное обстоятельство, в которое я тоже требую внести полную ясность.
— Если только это в моих силах...
— Никаких условий! Правосудие, в чьих руках вы находитесь, не стало бы допрашивать вас так мягко! Кто этот незнакомец, к чьим ногам вы упали при нас? Что вы о нем знаете? Откуда он вам известен? И какая связь между ним и вторым привидением?
— О, всемилостивейший принц...
— Вы только взглянули ему в лицо и тут же с громким воплем бросились к его ногам. Почему? Что это значит?
— Незнакомец этот, ваша светлость... — Сицилианец умолк, явно взволнованный, и в нерешительности обвел всех нас глазами. — Да, ваша светлость, клянусь Богом, этот незнакомец — страшное существо.
— Что вы о нем знаете? Чем вы связаны с ним? Не пытайтесь скрыть от нас правду!
— Я никогда не решился бы на такое: кто может поручиться, что в эту минуту его нет здесь, среди нас?
— Где?! Кого нет?! — закричали мы все растерянно и, смеясь, но все же с некоторым страхом, оглядели комнату. — Да разве сие возможно?
— О, для этого человека — если только он человек — возможны вещи и более непостижимые.
— Но кто же он, наконец, такой? Откуда родом? Армянин он или русский? Действительно ли он тот, за кого выдает себя?
— Нет, он не тот, кем нам кажется. Нет таких званий, лиц и наций, чье обличье он бы ни принимал. Кто он такой, откуда пришел, куда уйдет — об этом никто не знает[53]. Многие говорят, что он долго прожил в Египте и добыл в одной из пирамид тайну всеведения, но я не стану ни утверждать, ни отрицать это. У нас он известен только под именем Непостижимого. Сколько, например, по вашему мнению, ему лет?
— Судя по внешнему виду, около сорока...
— А сколько же тогда мне?
— Около пятидесяти.
— Совершенно верно. А если вам сказать, что мне не было и семнадцати, когда мой дед рассказывал мне об этом колдуне, с которым он встретился в Фамагусте[54], и тому тогда было примерно столько же лет, как сейчас...
— Но это смешно, это невероятно, это преувеличение!
— Ни в малейшей степени! Не будь я в этих цепях, я привел бы вам свидетелей, чей достойный вид не вызвал бы у вас ни малейшего сомнения. Есть много людей, заслуживающих полного доверия, которые помнят, что они одновременно встречали этого человека будучи на разных концах света. Нет клинка, который мог бы пронзить его, нет яда, чтобы отравить его, он не горит в огне, и корабль, на котором он плывет, никогда не утонет. Даже само время над ним не властно: годы не сушат его тело, старость не может тронуть сединой его голову. Никто не видел, как он принимает пищу, никогда не прикасался он к женщине, сон бежит его глаз. И есть только один-единственный час в сутки, над которым он не властен; в этот час его никто не видел, и никаких земных дел он в этот час не совершал.
— Вот как? — удивился принц. — Какой же это час?
— Двенадцать ночи. Как только часы пробьют полночь, он более не принадлежит миру живых. Где бы он ни был — он должен исчезнуть, каким бы делом ни занимался, он должен его прервать. Этот зловещий бой часов вырывает его из объятий дружбы, отрывает даже от алтаря, отозвал бы его даже из смертного боя. Никто не знает, куда он скрывается, что он там делает. Никто не решается спросить его, никто не смеет следовать за ним. Когда пробьет этот страшный час, лицо его становится таким мрачным, ужасающим и грозным, что ни у кого не хватает смелости посмотреть ему в глаза или заговорить с ним. Мертвым молчанием сменяется тогда самая оживленная беседа, и все окружающие в почтительном трепете ждут его возвращения, не смея подняться с места или приоткрыть дверь, в которую он вышел.
— Но когда он возвращается, разве в нем не заметна какая-либо необычайная перемена? — спросил один из нас.
— Нет, он только
