колес пришли скрежет насекомых, шелест качаемых ветром ветвей берез и птичий гвалт. После месяца в бетонном мешке — просто рай.
— Видишь, как хорошо у нас! — оживилась ведущая меня по тропинке баба Зина. — Скоро грибы пойдут, собирай-не хочу. Ягод не счесть. Зверья вот мало — мужиков много, и все охотники. Речка зато чистая, хочешь — купайся, хочешь — рыбку лови. Только сетью не вздумай — оштрафуют, а твоего пособия на штрафы не хватит.
— А у меня пособие есть? — спросил я.
— Есть, — кивнула она. — Пять тыщ рублей в месяц.
— Это много? — спросил я.
— Ты не переживай, Андрюша, — улыбнулась она. — Обузой нам не будешь — я пенсию получаю, семь тыщ, и столько ж Валя получает — пять вместо мамки с папкой, и две — за то что оборотень. Шлепки тебе за сто рублей купила, хлеб в магазине — по десять, вот и считай. Пока в Колиных вещах походишь — они хорошие, раньше на века шили, а потом, как перевод первый получим, все пять тыщ на тебя и потратим сразу, чтобы голодранцем не ходил.
— А есть работа какая-нибудь для меня? — спросил я, осознав перспективы.
Как вообще на пятерку в месяц выживать можно?
— Я, Андрюшенька, поспрашиваю, — пообещала она. — Но если ничего не найдем — не переживай, работы и дома полно, нахлебником себя считать не вздумай — я старая, мне тяжело, а у Валюшки и школа, и тренировки, ей некогда.
— Если государство на меня деньги дает, значит не нахлебник, — кивнул я.
У меня что, вид как у побитой собаки сейчас, раз баба Зина меня так активно успокаивает? Или просто чисто по-человечески жалеет сироту?
Деревья закончились неожиданно, потому что последний кусок пути мы поднимались на холм — баба Зина пыхтела как паровоз, но темпов сбавлять не стала — и мы увидели расположенные на пологом склоне деревянные дома с дощатыми заборами. Дорога под ногами грунтовая, улица — длинная и широкая, простирается на сколько хватает глаз — на том конце деревни тоже подъем. Огороды не простаивают, в воздухе слышатся мычание, блеянье, кудахтанье и черт его знает что еще. Прогулявшись мимо домиков — занавески то и дело подозрительно шевелились — добрались до добротного, железобетонного моста через довольно широкую, метров в тридцать, реку.
— Это Чулым, — поведала баба Зина. — Ну а мы вон там будем жить, — указала на второй справа от моста дом, с адресом «Речная, 23».
Бревенчатый, с виду просторный дом порадовал ухоженностью: окружен ровным дощатым забором, петли калитки и ворот смазаны, крыша дома покрыта слегка потемневшим от времени, но не успевшим порасти мхом шифером. Из него в небеса жизнеутверждающе смотрела в небеса кирпичная труда. Дыма, понятное дело, нет — лето же. В огороженном беленным штакетником палисаднике — цветы и яблони.
Во дворе нашлись полная дров поленница, обещанный колодец с воротом и цепью и парочка клумб. Справа-добротная, из утепленного наклейки бруса, довольно большая баня. Покрытое кокетливой резьбой крылечко ведет в бревенчатый, довольно большой дом. Если пройти дальше…
— Там удобства, сарай и стайка, — указала на ряд отгораживающих двор от огорода построек баба Зина. — Если надо — беги.
— Пока не надо, — покачал я головой.
— Пошли в дом тогда, — велела она и зашла в приятно скрипнувшую, обитую потрепанным дерматином, дверь.
Добро пожаловать домой.
Глава 4
Дом мне понравился — в сенях сушились веники и стоял устланный белой скатертью стол под самоваром. Из сеней дверь открывалась прямо на кухню. Справа, у окошка с видом на двор — стол под не менее белой скатертью в окружении четырех стульев. Между ним и стеной — умывальник, в который нужно наливать воду из ведра. Между столом и противоположной стеной спрятался под развесистой геранью в горшке бодро тарахтящий холодильник. Напротив окна — проход в комнату (видно укрытый половичком старенький зеленый диван) и печка. «Старинность» и «русскость» не завезли — просто кирпичный, метровой высоты куб с металлической плитой. Между печкой и столом — побеленная стена с дверью.
— Тут твоя комната и будет, — открыв дверь, поведала баба Зина.
Напротив, у окна с видом на посаженные между домом и сараями кусты малины, письменный стол. Привет, неудобный стул с обшарпанной зеленой обивкой! Ты в этой мультивселенной типа суперпозиция? Обязательно попробую упасть — чем черт не шутит. На столе ничего нет. На полу лежит выцветший, вышитый геометрическими узорами, линялый ковер. На правой стене — массивные деревянные часы с гирями и люком под треугольной «крышей».
— Кукушка? — обрадовался я.
— Сломалась кукушка, — ответила бабушка. — Но часы рабочие, только гирьку по утрам тягать не забывай.
Половина пятого.
— Не забуду, — пообещал я и продолжил осмотр.
У левой стены стояла металлическая кровать. Во главе, на скроенном из разноцветных лоскутов одеяле, стоит аккуратно сложенная треугольником подушка. Над кроватью к стене пришпилен плакат с тремя одетыми в навевающие ассоциации с отечественным фольклором платья негритянками и одним кучерявым, одетым в белый костюм негром. Надпись гласила, что это — группа «Benny M».
— Варька повесила, — пояснила бабушка.
Вот подарочек!
Последним заслуживающим внимания предметом в комнате оказался двухдверный, покрытый потрескавшимся от времени лаком, шкаф.
— Туда все вещи сложила, — заметила взгляд Зинаида Матвеевна. — Потом разберешься, а пока пойдем я тебе остальной дом покажу.
Когда-то здесь была большая комната, но бабушка поставила в середине длинную и высокую — до побеленного потолка — «стенку», разделив тем самым помещение на два поменьше. Проход был завешан желтой, с подсолнухами, шторой.
— Там Варька спит, а я приглядываю, чтобы не бегала по ночам зря, — поведала баба Зина. — Смотреть там нечего, койка, окно да заяц здоровый, плюшевый — ей Антошка подарил семь лет назад.
Девичья комната — место сакральное, а потому туда я без спроса не зайду. Кроме стенки и виденного еще из коридора дивана, здесь нашелся стоящий на тумбочке у окна с видом на дорогу древний, толстенный телевизор. Кабель от него проходил через стену и крепился к висящей за окном, явно самодельной, скрученной из алюминиевых трубок, антенне.
У стены напротив телевизора — два стареньких зеленых кресла, накрытых лоскутными покрывалами. Между ними — письменный столик, на котором стоят поднос с семечками и тарелка со скорлупой.
— Вот же зараза мелкая, — охнула на непорядок бабушка. — Опять за собой не убрала! Я не буду, и ты не убирай — пусть к порядку приучается!
— Не буду, — легко пообещал я.
Надо оно мне?
— Семечек бери, если хочешь, — предложила она. — Только лузгай или здесь, или на улице — неча по
