— Он же теперь не вернётся!
— Лысюк, если ты сейчас не заткнёшься, я тебя очень больно ударю. На госы попрёшься с фингалом. Поверь, он будет чудно оттенять твои бесстыжие глаза! — И схватив список вопросов, Катя уселась на пол. — Всё? Угомонилась? Продолжаем учить. Билет номер сорок шесть. «Стилистическое расслоение русской лексики»…
— Ка-ать, а вдруг он и правда больше никогда не придёт?
— Люська, не зли меня — я в гневе страшна!
— Слово «гнев» пошло от слова «гнить», — машинально провела этимологию Люся.
— Я очень рада, что у тебя, хоть и запоздало, но проснулся мозг!
Наутро был судный день. Люся проснулась бледной, унылой, с маячившей на пороге души депрессией. Катя накачала её крепким кофе и потащила в институт.
— Катька, мне хреново.
— Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! Только попробуй не сдать госы блестяще!
Но Люся была не в том состоянии, чтобы сдавать экзамены блестяще — отвечала она так минорно, словно читала некролог, к тому же, не всегда правильно, не всегда впопад, запинаясь и часто задумываясь. Её отругали, но, учитывая прежние заслуги, всё равно влепили «отл.», и Люся, чувствуя себя как побитая собака, грустно поплелась домой — оставаться на чаепитие ей было стыдно.
Пока она шла, позвонила Катя.
— Ну как?
— Пять, — равнодушно ответила Люся. — Хоть я этого и не заслуживаю…
— Лысюк, ты чё? А кто, если не ты? Тебе чё попалось?
— Палатализация.
— А мне Тредиаковский[13].
— И как?
— Пятёрка. Может, отметим это дело в «Мандаринке»? Машку позовём.
— Нет, Кать, извини, я жутко хочу спать, — сказала Люся, всей душой желая умереть.
Но всё же Люся дотянула до диплома.
Май был жутко нервным — её научный руководитель Надежда Изотоповна непрестанно изыскивала в «Парадоксе родственных связей» новые парадоксальные ляпсусы и изводила Люсю придирками. В перерывах между консультациями она вяло отметила в «Потешной мандаринке» свой двадцать второй день рождения.
Утро стрелецкой казни наступило одиннадцатого июня. Люсю трясло, как перед эндоскопией желудка. Она отвечала первой — взошла на кафедру-эшафот и встала за трибуну. Несмотря на дрожь во всех конечностях, отвечала Люся бодро и увлекательно, с солнечным энтузиазмом свято верующей в этимологию ботанки.
Через несколько часов преподаватели собрали группу в аудитории, чтобы объявить результаты защиты. Балом (а точнее — казнью) правила Мессалина Люциферовна при активной поддержке Гильотины Витольдовны:
— Лысюк Людмила, к сожалению… — у Люси остановилось сердце, группа в ужасе ахнула, — …не знаю отчества. Отлично.
Люся испустила тяжкий вздох. Сердце снова пошло.
Причёску для выпускного вечера Люся делала сама — и это было видно сразу и невольно. Волосы выглядели так, словно их неделю не касались расчёской, а потом зачем-то покрыли лаком, хоть Люся и утверждала обратное:
— Я убила на них два часа.
— Ключевое слово — «убила», — заметила Катя.
К несчастью, этот шедевр парикмахерского «паскудства» оказался на редкость прочным и сохранял форму весь день. Катя поэтично окрестила его «гнездом безрассудного аиста», усугубив и без того глубокую Люсину грусть.
Будто вторя её мыслям, студенты на сцене печально затянули «Гаудеамус» — преподавательница латыни чуть не забилась в экстазе.
Едва отгремел выпускной с вручением законно-красного диплома и отошла хмельная голова, Люся устроилась оператором в контактный центр одной из сотовых компаний. После сложного многоэтапного собеседования, больше похожего на вербовку в спецслужбы, ей предстоял ещё месяц обучения.
Вскоре её взяли на работу с испытательным сроком. Когда Люсю оформляли в отделе кадров, она долго не могла найти в сумке новенькую, только что купленную трудовую книжку. Минут через пятнадцать трудовая отыскалась, но почему-то в косметичке, между тональным кремом и блёстками для век.
Наконец Люсю выпустили на линию… Но дебют был неудачным — её тут же обматерили.
Сначала Люся принимала близко к сердцу, когда абоненты орали на неё, искусно плетя кружева цветистой нецензурщины. Спокойно вытерпеть такое было сложно. Кто-то из операторов выключал звук и матерился в ответ. Кто-то заводился настолько, что стучал кулаком по столу и злобно шипел: «Какой же ты тупой!»
Реакцией Люси были слёзы. Она плакала первые две недели и ходила в подавленном состоянии, чувствуя себя помойкой для чужого негатива.
Через месяц сердце Люси обросло защитной бронёй. Она абстрагировалась и мирно попивала чай с лимоном, пока абоненты разражались в её адрес незамутнённым русским матом. Работа сделала Люсю философом со здоровой долей цинизма, и вскоре она совсем привыкла к выпадам типа:
— Вы ни за что украли с моего счёта тридцать пять копеек! Ублюдки, я подам на вас в суд!
— Ты дура? Не звонила я ни в какую Австралию! Мне плевать, что говорит твой компьютер!
— Сука, верни мне деньги, или я прокляну тебя и всю твою семью!
— Кто подсел на мой баланс?
За день Люся слышала самые разнообразные вопросы:
— А у смс тарификация поминутная или посекундная?
— Извините, а можно как-то физически нарастить сим-карту, если я случайно спалила её с телефоном в духовке?
— Я купила телефон в Китае, пользуюсь им в России. Скажите, у меня что, теперь роуминг?
— А подключите мне bluetooth на сим-карту.
Тут даже Люся растерялась:
— Кого вам на сим-карту подключить?
— Ну этот… синий зуб.
Катя была злостной оптимисткой и подалась в аспирантуру. С темой диссертации она определилась ещё на первом курсе — «Специфика любовной лирики Маяковского». Катя любила читать стихи, в которых поэт обращался к Лиле Брик или Татьяне Яковлевой, и представлять, что они посвящены ей.
— Слов моих сухие листья ли
Заставят остановиться,
Жадно дыша?
Дай хоть
Последней нежностью выстелить
Твой уходящий шаг…[14] — вдохновенно читала она. — Ну разве можно уйти от такого мужчины?
Через пару месяцев Катя передумала. Она не очень любила детей и, проявив редкую для своего характера гуманность, не пошла в учителя русского языка и литературы. Вместо этого Катя