Мгновение спустя запыхавшийся мальчишка примчался назад и объявил, что внизу дожидаются блестящие дамы и господа, и среди них — правители Флоренции, братья Лоренцо и Джулиано Медичи. Верроккьо заторопился вниз, но не успел он спуститься, как послышался голос Лоренцо — тот поднимался по лестнице, фальшиво и громко распевая песенку собственного сочинения:
Помни, что во цвете лет
Ты не будешь бесконечно.
Нравится — живи беспечно:
В день грядущий веры нет.
Лоренцо и его брат Джулиано, пыхтя и смеясь, вошли в комнату и только тогда пропели второй куплет. Лоренцо любил развлечения, и, куда бы он ни шел, его сопровождали остряки, поэты и философы. Лоренцо и сам был даровитым поэтом: он писал ballate, canzoni di ballo и canzoni carnascialeschi[7]. Вся художественная жизнь Флоренции находилась под его влиянием. Любил он и фривольные стихи, пьесы, приемы и маскарады, часто устраивал карнавалы для всего города.
— Ага, — сказал Лоренцо, войдя, — мой художник Андреа устраивает вечеринку, но нас не приглашает. А кто, спрошу я вас, может любить его больше Медичи?
Лоренцо картинно протянул к Андреа руки, а потом обнял его, словно тот был членом семьи.
Лоренцо был одарен, обаятелен, чарующ — и уродлив. Одет он был не вычурно, но богато, в шляпе и без куртки. Нынче ночью горожане и крестьяне, собравшиеся на улицах в ожидании шествия, должны принимать его за своего. У него была бычья шея и длинные прямые каштановые волосы. На его грубом лице выделялся большой приплюснутый нос. К тому же у него снова обострилась экзема, и его подбородок и щеки покрывал розоватый налет. Но держался он с таким достоинством, что казался выше тех, кто его окружал. Привлекательнее всего были его глаза, они смотрели так пристально и дружелюбно, точно видели насквозь и вещи и людей. Его брат Джулиано был, напротив, на удивление красив, с девически нежным лицом и каштановыми кудрями.
Рядом с Лоренцо и Джулиано стояли Анджело Амброджини Полициано, поэт, философ и близкий друг Медичи, и Луиджи Пульчи, выдумщик и поэт. Лодовико Сфорца, брат герцога Миланского и гость Медичи, расположился рядом с красавицей Симонеттой Веспуччи. Поговаривали, что она любовница Лоренцо, но уверенности в том не было ни у кого; Джулиано же сходил по ней с ума.
— Благодарение Господу, что Симонетта не сошлась с этим боровом Сфорцей, — сказал Сандро. — Его братец ничто так не любит, как трупы. Говорят, последней своей бабенке он загнал в грудь гвоздь и сидел рядом, покуда не дождался ее предсмертного хрипа. Думаешь, Лодовико лучше?
После этих слов Сандро оставил Леонардо и устремился к Симонетте. Ни для кого не было секретом, что он тоже влюблен в нее. Точнее говоря, он был одержим ею, и Леонардо гадал, может ли Сандро писать чье-либо другое лицо, кроме лица Симонетты, ибо она стала чем-то вроде подписи в последних работах Боттичелли. Она была Флорентийской Венерой, самой обожаемой женщиной города. Женщины любили ее не меньше, чем мужчины: она была нежна и воздушна, образец земных добродетелей и классической красоты. Она не подводила почти незаметных бровей, и это придавало ее лицу выражение вечного удивления. В открытом шелковом платье с прорезными, на венецианский манер, рукавами, выставлявшем напоказ ее светлую кожу и пышную грудь, в золотом с сапфирами ожерелье она казалась воплощением моды.
Она прямо взглянула на Леонардо и улыбнулась.
Сандро Боттичелли, близкий друг Медичи, обнял Джулиано и покружился с Лоренцо, рисуясь перед Симонеттой, которая тоже позволила ему обнять себя.
— Итак, Андреа, — сказал Лоренцо, обращаясь к Верроккьо, — я вижу, твой музыкант дома.
— Вы про моего ученика Леонардо? — Андреа обернулся, взглядом нашел Леонардо и поманил его к себе. — Он работал со мной в ваших садах, восстанавливал статуи.
— Я так и понял, — сказал Лоренцо, улыбаясь Леонардо. — Он щедро одарен Господом, однако мы слыхали, что любознательность порой мешает ему выполнять заказы. Добрые монахи Святого Бернарда потеряли терпение, дожидаясь, пока ты продолжишь свою дивную работу у них в алтаре. Вот что бывает, милый Лодовико, — Лоренцо похлопал гостя по плечу, — когда Бог расточает свои дары. — Тут он обратился прямо к Леонардо: — Я узнал, что ты изобрел лиру, коей нет равных. Из-за нее мы и пришли, а также, разумеется, чтобы проведать своих дорогих друзей. Но прекрасная Симонетта пожелала увидеть это чудо и услышать твою игру. Разве могли мы ослушаться?
Леонардо поклонился своим покровителям, и его представили Лодовико — коренастому и тяжелому, со смуглой кожей и блестящим шлемом темных волос. Симонетта взяла Леонардо за руку и под завистливыми взглядами остальных проговорила:
— Ну же, Леонардо! Покажи нам свой инструмент.
Тут же за спиной Леонардо возникли двое юношей примерно его лет. Высокий, с тонкими черными волосами, желтоватой кожей, глубоко посаженными глазами, синими и твердыми, как камушки, держал сверток в лиловом бархате. Звали его Томазо Масини, но он любил называть себя Зороастро да Перетола и утверждал (конечно, без всяких оснований), что его незаконный отец — Бернардо Руччелаи, дальний родич Медичи. Одет он был франтом, хотя и нелепо: оранжево-черные лосины, куртка, чулки и гульфик. Другой юноша, чуть старше Леонардо, был Аталанте Мильоретти. Он был робок и, подобно Леонардо, бастард, но мало кто во Флоренции лучше его пел и играл на лютне.
Подчеркнуто широким жестом Зороастро да Перетола протянул сверток Леонардо.
— Откуда вы взялись? — удивился Леонардо. — И как догадались принести…
— Всемогущий и всеведущий не отвечает на такие вопросы, — заявил Зороастро, но в глаза Леонардо не смотрел и был явно сконфужен и обеспокоен.
— Молю вас извинить моего глупого друга, — сказал Леонардо.
Зороастро частенько служил мишенью для шуточек Леонардо. Одаренный механик и великолепный златокузнец, он воображал себя искателем приключений, мистификатором и колдуном. Он научился музицировать и показывать фокусы, и хотя Леонардо и сам был мастером в этом деле, именно Перетола показал ему фокус, который да Винчи частенько демонстрировал в гостиных, — волшебное радужное пламя, секрет которого таился в красном вине, долитом в заготовленное кипящее масло. Нищие и крестьяне соглашались часами позировать Леонардо, лишь бы увидеть это чудо.
«Зороастро, должно быть, прятался где-то в студии, — подумал Леонардо. — Возможно, он придумал какое-нибудь подслушивающее устройство».
— Нет нужды извиняться за твоего юного друга, — саркастически, но не зло ответил Лоренцо. — В конце концов, он ведь Медичи.
Лицо и шея Зороастро залились краской, но он лишь вычурно поклонился.
Леонардо взглянул туда, где стояла Джиневра, и поймал ее ревнивый взгляд… она смотрела на него, а Николини — на нее. Джиневра быстро повернулась к своим обожателям, но Николини так и впился взглядом в Леонардо. Его острое ястребиное лицо выдавало владеющий им гнев. Чувствуя себя в безопасности, Леонардо выдернул лиру из бархатного футляра. Она была сделана из серебра, в форме конского черепа. Леонардо многому научился у своего мастера — Верроккьо. Зубы черепа использовались как колки, и это особенно понравилось Лоренцо и Симонетте. Суровый Лодовико Сфорца одобрительно кивнул и заметил:
