мы не прочь попробовать твою медовку.
Надо отдать справедливость карасяевцам, они умеют соблюдать обычаи. Как только хозяйка разостлала на нарах самотканую красную в узорах скатерть, многие гости стали прощаться, придумывая всевозможные оправдания. Медовка не чай, всех не напоишь! По обычаю в первый день должны собираться только родственники и самые близкие соседи.
Однако Закир и хозяйка дома Танхылу горячо уговаривали гостей остаться.
— Нары большие, всем места хватит!
— Не раз еще побываем у вас, — отвечали гости, торопясь уйти.
В избе осталось человек пятнадцать. Буран не потчевал гостей — он сам был гостем. Казалось, он целиком поглощен разговором с Давлетом, но если бы Давлет был более внимательным и чутким, то заметил бы, что Буран рассеян и все время нетерпеливо поглядывает на дверь.
Голос Ясави услышали еще со двора.
Все заулыбались. Председатель не чуждается людей. Ему близки человеческая радость и горе. В прошлом году, выбирая его председателем, крестьяне еще сомневались. «Неизвестно, чем кончится наша затея с общим хозяйством, — говорили осторожные люди. — Ясави — умный человек, умеет вести хозяйство. Видный и перед начальством не тушуется. Пусть походит в председателях…»
Увидев Бурана, Ясави обнял его, а потом оттолкнул, стиснул руку, будто собирался померяться с ним силой.
— В нашем полку прибыло, — прогудел он.
Танхылу тем временем поставила две миски с медовкой и несколько чашек. Принесла белые шарики курта[4]. Жиром лоснились тонкие круги казылыка[5], специально сбереженного для сына. Тарелки и ложки не стали расставлять перед гостями: горячее блюдо еще только варилось.
Шумно хлопнув дверью, переступил порог Галлям. Кузнец был, как всегда, под хмельком.
— Я уже успел выпить за твое здоровье, — сказал он, бесцеремонно забираясь на нары и садясь рядом с Бураном.
Карасяевцы церемонно принимают гостей. Стариков и людей степенных сажают на самые почетные места. Хозяин дома обычно не садится, а прислуживает… Он успеет насытиться, были бы сыты гости! Тосты произносит кто-нибудь из гостей, острослов. Сегодня роль аяксы взял на себя Ясави Хакимов. Поднимая чашку с медовкой, искрящейся золотом, он сказал:
— Выпьем за то, чтобы наши желания совпали с нашими возможностями. Каждый из нас хочет вырастить такого богатыря, как Буран.
Мать увела женщин в другую половину избы: она все время как-то странно поглядывала на сына. Что с ним?
Буран не принимал участия в разговоре мужчин, которым медовка уже развязала языки. Перебирая всех, Ясави говорил:
— Карасяевцы, я вам скажу, мельчают, нет у них былого задора. Возьмем, к примеру, тех же призывников. Помню, когда мы уходили в старую армию, весь аул дрожал. Чего только не вытворяли рекруты темной ночью! Заборы разбирали, бани переносили на целый километр от дома, а утром крестьяне долго разыскивали свое добро. Да чего там! Однажды мы спящего купца перевезли из нашего аула в соседний. Утром проснулся — и никак не может понять, как он туда попал. Вот было смеху!
Закир молча, умиленно смотрел на гостей. Галлям пробормотал:
— Да бывали дела…
Давлет с усмешкой пил пахучую, сладкую медовку.
Ясави, внимательно наблюдавший за Бураном, спросил:
— Ты не одобряешь моего разговора?
— Сказать откровенно?
— Ну, конечно.
— Я так понимаю, что рекруты заливали горе самогонкой… И не верится, чтобы парням было весело.
Все ждали, что Ясави вспыхнет, но, к величайшему удивлению Закира, знавшего крутой нрав председателя, тот примирительно сказал:
— Ты прав, Буран. Озорство шло от отсталости. Хулиганили с горя. Знали, куда нас гонят…
— Не с того ли времени соседи стали смеяться над нами, карасяевцами? — вдруг спросил Давлет. — Говорят, будто однажды пошел слух, что в Карасяй ворвались волки. Собрались все мужики и стали окружать волков, которые забрались в сарай старого муллы. Караулили всю ночь, а утром вытащили из сарая собаку да овечку. С перепугу их за волков приняли.
Все засмеялись.
— В другой раз, говорят, — продолжает Давлет, — всем аулом гонялись за перекати-полем. Тоже за волков приняли.
Ясави сказал:
— Все это выдумки соседей. Они завидуют нам, вот и зубоскалят!
И он затянул песню. Все молча слушали. Песня не разъединяет, а объединяет людей.
5
Про Бурана все словно забыли. Прошли первые минуты бестолковых расспросов и бессвязных рассказов, пересыпанных сочувственными сами «м-да» и восхищенными восклицаниями: «Вот как!» Теперь Бурана занимала только одна мысль: «Почему не пришла Камиля?» Она не могла не знать о его возвращении, раз всполошился весь аул.
Буран незаметно поднялся с нар, накинул на себя шинель. В обеих половинах избы шумно пировали, вряд ли кто теперь заметит его отсутствие. Буран вышел во двор, свернул налево, к дому Камили.
К ней можно пройти по улице, а еще лучше — через огороды. Быстрее и удобнее: никто не заметит.
За углом под двумя березками вырисовываются знакомые очертания избы, маленькой и уютной. Вот здесь должна стоять грубо сколоченная скамейка. Камиля приходила сюда на свидание, мелькая в темноте белой шалью. Она всегда спешила: на свидание и со свидания.
Буран крадучись подошел к окну. Если даже Камиля не одна, он все равно зайдет к ним. За столом сидели братья Камили, близнецы, подросшие за эти годы. Перед ними лежали учебники. Неродной ее отец возился с хомутом, мать растапливала печку, а Камили не было в избе. Неужели она не дождалась Бурана и пошла к ним? Наверно, разминулись.
Под ногами хрустнул снег. Старик повернулся к окну. Буран отпрянул назад — не хотел, чтобы его узнали. Скажут, под чужими окнами ходит, как мальчишка. Раздражающе заскрипела, точно застонала, калитка, и в соседних дворах залаяли собаки.
Вернувшись домой, Буран прошел прямо в женскую половину.
— Чего тебе, сынок? — обернулась к нему обрадованная мать. — Спасибо, что заглянул.
Женщины с любопытством посмотрели на него. Среди них не было Камили. И снова мать отвела затуманенные глаза. Что она знает и не решается сказать ему?
В его отсутствие появились новые гости. Особенно Буран обрадовался Хайдару, своему другу.
— Как только узнал о твоем возвращении, сразу же махнул к тебе, — проговорил Хайдар. — Гуляли мы… Взял гармошку и смылся.
Друзья обнялись.
— Где пропадал, вояка? — прогудел Ясави.
— Разве я не рад Бурану? — кричал Галлям. Он успел уже опрокинуть не одну касу[6]. — Почему я должен молчать, я вас спрашиваю?.. Хочу — пью, а хочу — пляшу. Сердце мое переполнено, вот что!
Буран потянул Хайдара за рукав. Тот быстро смекнул, в чем дело.
— Гармонь захватить?
— Оставь пока. Посидим на завалинке.
Тихая апрельская ночь встретила их мерцанием звезд, словно подмигивавших друзьям. Буран невольно сравнил родное карасяевское небо с тем, что оставил там, на севере. Совсем не похоже. Даже звезды не
