— в сто миллионов километров!
— Бррр!
— Трак-трак-трак!
Вдруг небесный апельсин исчез. Не было его уже ни сверху, ни сбоку. Совсем стемнело — были видны только звезды. Через некоторое время опять стало светло, и нам улыбнулось солнце.
— С-с-саша!
— Ч-ч-чего?
— К-к-куда девался Марс, провалился он, что ли?
Я предпочел промолчать, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Но когда я вплотную приблизился к стеклу, мне сразу же все стало ясно.
— Не бойся, — сказал я с присущим мне хладнокровием. — Опасность на этот раз миновала. Мы летим по орбите вокруг Марса. Видимо, наш корабль стал его искусственным спутником.
— Ого!
— Сначала летели в тени планеты, поэтому было так темно.
— Ага!
— А теперь летим над освещенной частью. Солнце вверху.
— Хорошо хоть, что еще летим. А то ведь могли бы уже превратиться в обыкновенные отбивные…
Ко мне тоже вернулось радостное настроение. Плавая по кораблю, как рыбка по аквариуму, я сочинил и замурлыкал веселую песенку. Состояние невесомости все еще сохранялось, хотя Марс простирался уже совсем рядом с «Искором-1». Крум тоже поплыл и запел. Почти весь космос заполнился нашими мелодичными голосами:
Все преграды победим и до цели долетим, там народ планеты Марс от души обнимет нас!
Мой друг, как вы помните, обладал укрупненными габаритами и вскоре разметал по кораблю множество незакрепленных предметов. Его жилетка порхала у иллюминатора с грацией юной балерины из студии Дома пионеров. Мой носовой платок, которым я совсем недавно вытирал пот с лица, теперь нежно сметал пыль с большого шкафа. Ложки бренчали в пустом кувшине, как колокольчики. Когда кувшин получил более сильный толчок, он устремился к потолку и доказал, что состоит из хрупкого материала, — вокруг нас замелькали большие и маленькие кусочки стекла разных форм и оттенков.
— Достаточно! — сказал я и ухватился за одну из коек. — Наши головы тоже бьющиеся.
— Ну да, — согласился Крум и приблизился ко мне. — К тому же твоя еще и забинтована.
Я спросил:
— Видишь поверхность Марса?
— Да, — ответил он.
— Как он тебе нравится?
— Никак.
— Я тоже от него что-то не в восторге. Куда ни глянь — все только оранжевые горы, красные низменности и желтые пустыни.
— Что-то каналов нету…
— Каких каналов?
— Не притворяйся рассеянным! Ты же сам говорил мне о них.
— Ах да! Некоторые земные астрономы говорят, что видели искусственные каналы на поверхности Марса. Полагают, что они созданы местными жителями.
— Значит, и астрономы могут что-то недосмотреть?
— Могут, еще бы! Когда вернемся, посоветуем им завести очки, чтобы они видели чуточку получше.
Крум согласился и добавил:
— Выходит, что марсиане живут далеко, а сами недалекие. На Земле каналов уже вон сколько, а тут хоть бы один для смеха!
Я снял правую туфлю, которая мне жала. Она осталась висеть рядом с ногой и начала меня нахально щекотать. Я отвесил ей хорошего пинка. Туфля весело заплясала по кораблю.
— Саша, — предупредительно сказал Крум, — не пора ли нам поесть?
— Давно пора, но ты же сам знаешь — нечего…
— А может, нам уже не стоит быть спутником? Поищем лучше чего-нибудь внизу, на Марсе.
— Идея неплохая, но я слабо представляю себе, как туда спуститься.
— Забыл?
— Не забыл. Забывают лишь то, что раньше знали.
Крум распахнул рот, как сом:
— Ой, мамочка! Я же думал, что ты все знаешь!
— А ты не думал, что если скажешь «б», то захрустят булочки, а если скажешь «в», то польется вода?
Послышалось тоненькое «хи-хи-хи».
— Еще смеешься! — разозлился Крум.
— Я не смеюсь.
— А кто же тогда?
— Получается, что ты.
— Ты прекрасно знаешь, что натощак мне не до смеха!
— Мне тоже не до смеха сейчас.
Таинственное «хи-хи-хи» повторилось. Мы машинально повернули головы по направлению к источнику звука.
— Ай! — сказал Крум.
— Бай! — откликнулся я.
Экран телевизора светился. Причудливая голова, одновременно и страшная и смешная, смотрела на нас и кивала. Темя ее было гладким, как биллиардный шар, — ни единого волоска, ни даже пуха, как, например, у моего дедушки Санди. Лоб был громадным и выпуклым, лицо — без век, с бородавкой над правым глазом. Нос — острый, как птичий клюв, а нижняя челюсть — такая маленькая и впалая, что, пожалуй, любой боксер вбил бы ее прямо в шею одним ударом. Только глаза смотрели разумно и весело, как у земного человека.
— Шпрехен зи дойч?[1] — спросила голова с каким-то особенно шепелявым произношением, потому что во рту у нее не было ни одного зуба.
В этом году Крум начал учить немецкий в школе иностранных языков. Он понял вопрос, набрал воздуху, потом ответил:
— Найн![2].
Мы же были не на дне рождения, чтобы кого-то разыгрывать! Таинственный дядька склонился над круглым прибором, который висел у него на груди и был похож на электрический фонарик. Его короткие пальцы без единого ноготка — даже почесаться нечем! — завертели какую-то стрелку. Последовал новый вопрос:
— Парле ву франсе?[3]
Теперь была моя очередь, потому что в той же школе я учил французский. Кое-как догадался и все же ответил:
— Нон![4]
Стрелка опять завертелась. Марсианин был очень терпелив, Это нам поправилось.
— Говорите ли вы по-русски? — спросил он.
Вот теперь он попал в самую точку. По русскому языку в школе Крум тянул на тройку, а я — даже на четверку. Мы гордо выпятили груди и в один голос ответили:
— Да, та-ва-рищ!
И все же, пока неизвестный собирался открыть свой беззубый рот, я хитроумно дополнил:
— Все же мы предпочитаем беседовать по-болгарски.
