Каждый человек был на учете у военных властей. Де ла Крус перезнакомился более чем с сотней моряков. Одни служили на стоявших в Гаване судах, другие числились в ополчении, третьи выполняли земляные работы, укрепляя оборону города. Но всего не более десяти из них Педро оставил у себя на примете. Его знали уже почти все гаванские судовладельцы, но никто не мог перечить распоряжению генерала Чакона. Все ждали, пока английская эскадра покинет кубинские воды, чтобы можно было начать серьезные переговоры с молодым капитаном.
Однако де ла Крус не терял времени даром. Он бывал на судах, изучал новшества в морском деле, привезенные французскими моряками, целыми днями проводил на верфях арсенала, где строились новые корабли, и продолжал поиск людей.
Иногда судьба сама помогала ему. В захудалой дешевой таверне, приютившейся у стен портового рынка, к де ла Крусу подошел человек, которому было на вид не менее сорока пяти лет. Был он среднего роста, коренастый, с непомерно длинными и, по-видимому, очень сильными руками. Шрам на виске делал взгляд его черных глаз особенно грозным. Было очевидно, что, когда данный человек того хотел, его взгляд становился не допускающим возражений.
— Я — Диего боцман. Еще мальчишкой плавал с Морганом, — просто представился старый морской волк — Хочу поговорить с вами.
— Интересно! Зовут тебя Диего, и ты плавал под флагом самого сэра Генри Джона Моргана? — несколько удивленно переспросил де ла Крус.
— Да капитан. Разорви мне глотку морским ежом, если Диего Мигель Фуэнтес врет! Диего Добрая Душа, Диего Решето, или, как меня знает каждый пират Атлантики Диего Мадемуазель Петрона, юнга Моргана и боцман Лоренсо де Граффа, того храбрейшего из голландцев, который служил испанскому королю.
— Что ж так? Отчего не плаваешь, боцман? По старости?
— Нет, капитан. Не откажите кружку…
Де ла Крус велел подать бутылку крепкого напитка. Они пересели в дальний угол за грязный, залитый вином столик. Боцман опрокинул свою кружку и продолжал:
— Родом я из Виго. В тринадцать лет мягкую постель и чистое белье сменил на грязный трюм. В четырнадцать уже плавал юнгой и брал с Морганом Панаму. В двадцать четыре я говорил по-английски и по-французски, как на родном языке, и не было у знаменитого Франсуа Граммона лучшего марсового, чем испанец Диего Добрая Душа. В двадцать восемь чуть не погиб от ран, когда мой капитан, голландец Ван Горн, вместе с Лоренсо де Граффом взяли неприступный Веракрус. Выходила меня тогда самая бесстрашная женщина в мире — Петронила де Гусман, славная подруга капитана де Граффа. К нему я и ушел после Веракруса, под флаг главного судна флотилии, которым командовал Лоренсильо. Скоро моя часть добычи выросла втрое. К тому времени матросы с пиратских кораблей меж собой меня иначе и не звали, как Мадемуазель Петрона, а за, внимание, которое мне оказала Петронила, я стал боцманом флагмана, отличного двухпалубного фрегата в 32 бортовых и пять палубных орудий.
— Выходит, вы служили и французской короне, когда Лоренсильо получил звание старшего офицера военно-морского флота его величества Людовика XIV? — невольно перейдя на «вы», спросил де ла Крус по-французски.
— Oui, capitaine, un peu![4]Страсть к приключениям… безнаказанность поступков, легкая нажива… Я ребенком оставил весьма состоятельный отчий дом. Всю жизнь потом испытывал удовольствие только от приключений. Только вот богатства, прошедшие через эти руки, удержать не смог. За то и был прозван Добрая Душа, а потом Решето. Пиратский мир, столь страшный на взгляд простого горожанина, капитан, имел когда-то свои строгие законы, никем не писанные, но справедливые. Взаимное уважение, абсолютная честность при дележе. Между теми, кто хоть раз дал клятву верности законам Береговых братьев, не было секретов. Никто никогда не посягал на собственность собрата, общественное добро считалось священным. Но было в пиратской жизни то, чего я не мог выносить, — это убийство беззащитных людей, особенно детей и женщин. Всякий раз при жестоких расправах над ними я страдал. С возрастом страдания стали невыносимыми. Я выкупал несчастных, когда мог, брал их под защиту. Мне стало трудно жить с пиратами, особенно после того как, пусть легкой будет ее жизнь в потустороннем мире, Петронила де Гусман проявила ко мне столько внимания. И наступил страшный день. Подруга капитана де Граффа в девяносто пятом была взята испанскими солдатами в плен неподалеку от Коровьего острова у Санто-Доминго. Я сражался из последних сил пока не сломалась моя сабля и от потери крови я не повалился на палубу. У меня на глазах над Петронилой надругались солдаты. Потом мне удалось бежать. С великим трудом добрался я до Тортуги Но там меня ждала самая жестокая несправедливость, какая только свершалась на этом свете, капитан, — старый морской волк опустил голову, замолчал и потянулся к бутылке.
— Ну-ну, Добрая Душа, рассказывай до конца, — попросил де ла Крус и наполнил кружку.
— Кто-то пустил слух, что Диего Решето предал Петронилу. А я всякий раз, стоило мне услышать, что кто-то говорит о ней, не мог сдержать слез и начинал плакать, как ребенок. Лоренсильо меня не принял. Издевательствам не было конца. Клянусь! Многим это стоило жизни! Вот этот нож… — и Диего поднял рубаху. Из-за пояса торчала толстая рукоятка, искусно украшенная панцирем морской черепахи каретта. — Вот этот нож, капитан, лопни мои глаза, если это не так, отправил добрую дюжину мерзавцев к их праотцам. Тогда Береговые братья поклялись разделаться со мной. На гроши, которые задержались в доме моего старого товарища, я перебрался на Кубу и вот уже скоро как восемь лет ставлю на корабли пушки в гаванском арсенале.
— Интересная у вас жизнь, Диего. Ну, а что же такого славного боцмана привело ко мне?
— Капитан, раз в год я, как другие отмечают день ангела, прихожу сюда, на портовый рынок. Здесь все напоминает мне о прошлом. Душа тоскует по морю. У меня есть дом, жена и двое детей. Но, видно, костям моим суждено лежать на дне морском, а не в земле. Слышал я, капитан, что вы набираете команду. Вчера в кабачке «Три якоря» рассказал мне за кружкой вина чуть больше, чем надо бы, один из ваших людей. Ночь эту я не спал. С утра вас караулю и, как только вы появились на рынке, сразу заметил. Видел, как вы дали недостающее песо девушке, которой не хватало его, чтобы купить платье у барышника. Глаз мой опытен, капитан. Я уже знаю, что храбрости вам не занимать, а добротою вы можете поделиться с самим гаванским прелатом, отцом Компостела[5]. Убежден, — разнеси мне живот на обед акулам, — что и судно снаряжаете не из-за желания испытать фортуну и разбогатеть, сколько…
Педро пристально поглядел на боцмана, Диего перехватил его взгляд и, оборвав фразу, начал новую мысль:
— Вы, капитан, да простит меня бог за наглость, еще мало плавали и здешние воды не успели узнать, и… — Диего на миг задумался, подыскивая подходящее слово или, скорее всего, взвешивая, стоит ли ему вот так сразу высказывать свои мысли. Потом он быстро и решительно сказал: — …отсохни мой язык, если каперское дело на Карибах не опасное дело, капитан. В море здесь неспокойно. Да и пираты, а старой закалки уже не осталось, они народ беспощадный. Всего одна оплошность с вашей стороны — и цели не видать, как днища у затонувшего судна. Можно и жизни лишиться…
