У стены, собравшись в кучку, жались несколько девчонок. Широко открытыми глазами они смотрели на маму, не понимая, кого именно она позвала.
– Да любая! Дайте мне вон тот железный ключ на кольце, что висит в углу.
Самая старшая неловко, с громким звяканьем сдернула ключ с крюка и подала маме.
Мама подняла ключ с кольцом над животом роженицы и тихонько запела:
Вот круг широк, готовый отомкнуться,
Вот ключ, чтоб выйти из глубинных вод.
Земля, железом стань, Огонь, дай нам тебя коснуться,
На воздух появись, начни свой первый год.
Тело роженицы скрутила внезапная, яростная судорога, и женщина громко закричала. Мама отшвырнула ключ, откинула простыню, подняла колени роженицы и приказала малышке Пэгги смотреть.
Пэгги прикоснулась к животу женщины. Разум малыша был абсолютно пуст, он чувствовал только давление со всех сторон и надвигающийся спереди холод, который ждал на выходе. Но эта пустота позволила Пэгги прозреть такое, чего она никогда больше не смогла бы увидеть. Миллиарды миллиардов тропинок открылось перед ней, жизнь мальчика лежала у нее на ладони, ожидая первых поступков, первых решений, первых изменений в окружающем мире, дабы одним махом и в одну секунду уничтожить миллионы возможных вариантов будущего. Едва видная, мерцающая тень будущего живет в каждом человеке, но очень редко ее можно заметить – мысли о настоящем мешают разглядеть, что будет завтра. Однако сейчас, на несколько драгоценных мгновений, Пэгги открылось то, что может произойти в жизни малыша.
И каждая тропинка вела к неизбежной смерти. Утонул, утонул – на каждой дорожке будущей жизни подстерегала смерть от воды.
– Ну почему ты его ненавидишь?! – не сдержалась и все-таки выкрикнула малышка Пэгги.
– Что? – не поняла Элеанора.
– Тихо, – оборвала мать. – Пусть девочка видит то, что видит.
Внутри утробы угрюмо плескался темный пузырь воды, окружая огонек младенца. Эта темень выглядела настолько страшно, что малышка Пэгги напугалась: а вдруг мальчик захлебнется?
– Тащите, ему нужно дышать! – закричала она.
Резким движением мама сунула внутрь руку. Это выглядело ужасно, кроваво, но мама, не обращая внимания, подцепила шейку младенца сильными пальцами и потянула.
В этот же самый миг, стоило темной воде отступить от младенца, малышка Пэгги увидела, как десять миллионов смертей, которыми вода грозила мальчику, бесследно исчезли. И наконец-то открылись новые тропки, некоторые из них вели к ослепительно яркому будущему. Но те тропки, на которых отсутствовала смерть в младенчестве, походили друг на друга одним событием. Там малышка Пэгги увидела себя и поняла, что должна совершить сейчас очень важный поступок.
И она совершила его. Оторвав пальцы от опавшего живота, она поднырнула под руку матери. Головка мальчика только-только показалась и была вся облеплена окровавленной сорочкой – полупрозрачным мешочком из тонкой кожи, в котором младенец плавал, будучи в материнской утробе. Рот малыша был широко открыт, судорожно втягивал сорочку, но она никак не рвалась, поэтому мальчик не мог вдохнуть.
Малышка Пэгги поступила так, как поступила в увиденном несколько мгновений назад будущем младенца. Она протянула руку, высвободила сорочку, забившуюся под подбородок, и сдернула ее с лица. Она отлипла вся сразу, одним влажным куском, и спустя какой-то миг оторвалась совсем. Рот малыша прочистился, он глубоко вздохнул и издал тот самый мяукающий крик, в котором только что родившей матери всегда слышится песнь жизни.
Малышка Пэгги сложила сорочку, а в голове у нее бродили видения, которые населяли тропки жизни малыша. Она еще не знала, что они означают, но картинки были настолько пронзительны – их невозможно было забыть. Видения вселяли страх, потому что многое в этом мире зависело от нее одной и от того, как она использует сорочку, которая грела своим внутренним теплом ее руки.
– Мальчик, – сказала мама.
– Мальчик? – прошептала женщина. – Седьмой сын?
Мама завязывала пуповину, поэтому не смогла оглянуться на малышку Пэгги.
– Смотри, – шепнула она.
Малышка Пэгги вновь обратилась к тому одинокому огоньку, что сиял посреди далекой реки.
– Да, – подтвердила она, ибо огонек еще горел.
Но прямо у нее на глазах он вдруг замерцал, погас, умер.
– Все, – сказала Пэгги, – его больше нет.
Лежащая на постели женщина горько расплакалась, ее тело, измученное недавними родами, затряслось.
– Слезы, сопровождающие рождение ребенка… – задумчиво произнесла мама. – Плохой знак.
– Тихо, тс-с, – повернулась к своей матери Элеанора. – Надо радоваться, иначе печаль омрачит будущую жизнь малыша!
– Вигор… – пробормотала женщина.
– Уж лучше равнодушие, чем слезы, – сказала мама.
Она протянула заходящегося в крике младенца, и Элеанора ловкими руками приняла малыша – сразу было видно, не одного новорожденного пришлось понянчить ей. Мама подошла к столу в углу и взяла с него шаль, сотканную из черной шерсти, означающей цвет ночи. Она медленно накрыла лицо плачущей женщины, приговаривая:
– Усни, мать, спи.
Когда шаль сползла с лица, рыдания замолкли: женщина заснула, дыхание ее выровнялось.
– Уберите малыша из комнаты, – велела мама.
– Разве ему не нужно дать грудь? – удивилась Элеанора.
– Ей не следует кормить этого ребенка, – объяснила мама. – Если не хотите, чтобы он с молоком матери впитал ненависть.
– Не может быть, чтобы она ненавидела его, – возразила Элеанора. – Он-то в чем виноват?
– Молоку этого не объяснишь, – усмехнулась мама. – Верно говорю, малышка Пэгги? Чью грудь следует давать этому младенцу?
– Грудь матери, – отозвалась Пэгги.
Мама, нахмурившись, взглянула на дочь:
– Ты уверена?
Девочка кивнула.
– Что ж, тогда принесем малыша, когда она проснется. Все равно первую ночь ему не нужно ничего есть.
Так что Элеанора вынесла ребенка в большую комнату, где у жарко пылающего камина грелись и сушились мужчины. Разговоры о дождях и наводнениях, которые могли бы посоревноваться с нынешней бурей, мигом прекратились – все сочли должным поглядеть на мальчика, повосхищаться, после чего вновь вернулись к беседе.
Мама тем временем подошла к малышке Пэгги и, взяв ее за подбородок, заставила поглядеть себе в глаза.
– Надеюсь, ты не соврала мне, Маргарет, – произнесла она. – Как правило, ничего хорошего не выходит, если ребенок с молоком матери впитывает ненависть.
– Она не будет ненавидеть его, – сказала малышка Пэгги.
– Что ты увидела?
