Книга Падение Хана - Ульяна Соболева

Взаимная любовь — это какая-то мистика. Непостижимое волшебство. Иногда страшное, фатальное, необратимое, но от этого не менее прекрасное. Ведь оно связывает не связываемое, соединяет противоположности, сталкивает среди миллиардов всего лишь двоих и заставляет гореть одинаковым огнем. Пусть дотла и в пепел…пусть иногда до смерти, но все равно — это волшебство.

Восемь. Знак бесконечности Ульяна Соболева

Он искал смерть. Ему хотелось заглянуть в ее пустые глазницы и, схватив костлявую тварь за глотку, заставить показать ему, где она спрятала от него воздух.

Он ведь больше не дышал. Не мог. Ему казалось, что у него полный рот земли. Он сожрал ее там, в шахте, вместе с Птичкой. Вонючую, проклятую землю, поглотившую самое драгоценное из всего, что у него было. Просыпался по ночам, падал с долбаного дивана и, стоя на четвереньках, пытался выблевать эти комья из горла и не мог. Он доставал их руками, раздирал глотку в кровь, плевался ею, а оно все равно мешало. У него больше не осталось голоса, его гортань исполосована шрамами.

Дед сказал, надо к психиатру, но он послал деда к дьяволу. Ни один долбаный мозгоправ не сможет залатать ему развороченную грудину и вернуть обратно сердце, ни один из них никогда не сможет достать из его горла сожранную землю…Пока не воскреснет Ангаахай, он будет задыхаться.

Помогало только пойло. Адское бешеное пойло. Он покупал самый высокий градус. В основном абсент, и заливал им забитую землей глотку. Ненадолго она прочищалась, а ему начинало казаться, что он наконец-то дышит.

Падал на спину, весь мокрый, задыхающийся, удерживая в руках бутылку, и стонал от бессилия и облегчения, сплевывая кровавую слюну и закатывая глаза.

– Ты сопьешься. Ты стал гребаным алкашом. Ты забыл, что у тебя дети, шахты, дом…

– У меня ничего нет…вот здесь пусто, а на зубах скрепит грязь, – отвечал хрипло склонившемуся над ним деду, – я слышу их голоса, моих маленьких мальчиков, видит дьявол, я люблю их. Безумно люблю…но они далеко и не могут достать меня из ямы. Я пытаюсь…и все равно не могу.

– Ты нужен своим сыновьям.

Обреченно повторял дед, но он его уже не слышал.

– Знаю… – шептал со стоном, закрывая глаза и чувствуя, как начинает засыпать, как проваливается в пьяный сон, который принесет ненадолго облегчение.

Ему нужно было ее увидеть. ПРОСТО, МАТЬ ВАШУ, УВИДЕТЬ! Стало бы легче. Стало бы не так раздирающе больно…Это же так ничтожно мало. Даже не тронуть, а увидеть. Издалека.

«Увидеть, маленькая, дай мне тебя хотя бы увидеть. Приснись мне….покажись, сведи меня с ума, появись в окне, на дороге, в клетке с тигрицами. Где угодно…Сведи меня с ума…Умоляю…Я хочу стать долбаным безумцем, которого преследует твой образ»

Но смерть не живет там, где он выхаркивает кровью одно единственное имя, она не приходит к нему и не опускается с ним на пол, туда, где он корчится от боли и орет, согнувшись пополам и ломая ногти.

Но он знает, где ее можно найти. На ринге. Там, где за нее готовы платить много денег. Кто-то сказал, что смерть бескорыстна. Нееет. Это жадная сука. Она любит звон золота, роскошь, кровь, грязь и похоть. Она озабоченная извращенная шлюха, которую тянет всегда туда, где отвалят побольше бабла.

И на ринге этого хватало сполна: денег, грязи, похоти и крови.

Он выходил драться и знал, что в очередной раз, когда противник будет корчиться в его руках, молотить кулаками по полу, дергаться в агонии. Он будет смотреть ему в глаза и спрашивать у Смерти:

– Где она? А? Покажи ее мне! Слышишь, сука! Покажи ее мне, и я отдам его душу тебе! Клянусь!

– Пощадииии! – умоляет соперник.

Он слышит дикие хрипы, смотрит в расширенные зрачки…а потом его словно бьет током, и он оборачивается. Пальцы разжимаются, и ему кажется, его самого только что ударили под дых. Врезали со всей дури так, что он широко раскрыл рот и задохнулся.

Она…она его услышала. Смерть…услышала…Или ему кажется?

Отбросил задыхающегося ублюдка и бросился к сетке. Ему плохо и больно. Он от боли не может вдохнуть, он онемел, и его огромное потное тело трясется от неверия, шока и сумасшедшей радости.

«Только не исчезай…нетнетнет…не исчезай! – кричит внутри, а сам смотрит в это лицо…лицо Ангаахай. Такое нежное, ослепительно красивое с этими широко распахнутыми глазами и приоткрытым розовым ртом. Вот она. До нее можно дотянуться рукой. И тронуть. А ему страшно. Вдруг тронет, она исчезнет…

Она ему кажется. На самом деле ее нет. Это галлюцинация. У него дикое похмелье, и поэтому он ее видит. Бьет соперника и не может отвести взгляд. Там…на трибунах, среди орущей толпы сидит она. У нее золотые волосы, белоснежная кожа и тонкие руки. Она не призрак…Она улыбается, трогает свои волосы, что-то говорит девчонке, которая сидит рядом. И…убивает его этим. Он раздавлен, разодран этим сходством. Смотрит, хочет найти отличия, убедиться, что ему показалось, а этого не происходит. Поворот головы, блеск глаз, взмах руки и скрещенные скромно ножки. Завиток золотых волос падает ей на лоб, и она убирает его таким знакомым движением.

И он сейчас сдохнет, если перестанет на нее смотреть.

Заметила, что он следит за ней обезумевшим взглядом, и бросилась от него прочь, а он заорал от безумного разочарования и кинулся ей вслед. Перепрыгивая через заграждение, расшвыривая чокнутых шлюх-идиоток, трясущих голыми сиськами и виснущих на нем, как пиявки.

За ней. Схватить. Ощутить в своих ладонях и понять, что это…не Ангаахай. Вот что ему нужно, чтобы успокоиться. Убедиться, что это не она, унять адское сердцебиение.

И…этого не происходит. Он видит, он точно видит перед собой ее лицо, слышит ее голос, чувствует запах. Но в то же время понимает, разумом прекрасно понимает, что это же не она. Ее взгляд орет ему об этом. В глазах копии нет любви. Там не живет его отражение. В них ужас, презрение и некая брезгливость.

И от этого больно втройне. Как будто…как будто она разлюбила, как будто его не просто обманывают, а сводят намеренно с ума. Ему хочется одновременно ударить и прижать до хруста к себе. Завыть от радости и от боли.

Втащил в гримерку и содрал тряпки, чтобы убедиться. Увидеть на ней родинки, увидеть шрамы. Понимая, что их не будет. Чувствуя, что их там не может быть, и хрипя от отчаяния, когда не нашел. Но взгляд цепляет все – и вздернутую полную грудь с набухшими сосками, и тонкую талию, и его член не просто каменеет, он дергается от боли и от бешеного возбуждения, как будто ему вкололи какой-то допинг. Ему нужно водраться в ее тело. Зверь учуял запах своей персональной наркоты, его ломает от голода, его корежит от дикого желания получить дозу любой ценой. Пусть даже такой.

Только разочарование морозом проходит вдоль позвоночника. Потому что взгляд так и не находит ни родинку на лопатке…ни маленькую родинку под грудью. Дьявол! Оказывается, он запомнил именно их…точнее, он помнил, что они были, но не помнил, где именно. Но ведь были еще. Он же мог когда-то их сосчитать. И сейчас лихорадочно вертел ее тело, чтобы найти, и злился, трясся от понимания, что не найдет.