— Переодевайся! Быстро, быстро! Тебе надо бежать, дитя мое! — зашептала она, с трудом переводя дыхание. — Спустись через черный ход и беги к кюре! Он поможет! Только, ради Бога, не медли! — И нянька потащила девушку за руку из комнаты.
— Подожди же! — упиралась Даниэль. Вырвав руку, она остановилась посреди коридора. С первого этажа донесся звон разбиваемой посуды. Его тут же сменил вырвавшийся из десятков глоток удовлетворенный вопль. «Они убили моего деда!» — подумала Даниэль со странным чувством отрешенности от всего происходящего.
— Ну скорее же, прошу тебя! — продолжала твердить нянька, вновь хватая ее за руку. — Пойми же, нельзя медлить ни минуты! Иначе — смерть!
Даниэль снова высвободила руку и, не отвечая, бросилась по коридору к комнате матери. Там, в дальнем углу, на завешенной любимыми платьями Луизы полке, хранился сундучок со всеми ее вещами. С лихорадочной быстротой девушка распахнула дверь в комнату, подбежала к длинному ряду вешалок и раздвинула их. Встав на цыпочки, она нащупала на полке сундучок и, взявшись за ручку, потянула его на себя. Он был не столько тяжел, сколько велик. Поэтому тащить его оказалось очень неудобно. Все же Даниэль сумела обхватать сундучок обеими руками и выскочила из комнаты на ведущую вниз черную лестницу. Она пробежала через кухню, где уже никого не было и пахло подгоревшим мясом, продолжавшим жариться на вертеле. Поваренок, который должен был следить за ним, поворачивая время от времени над огнем, тоже куда-то исчез.
Противоположная дверь кухни выходила на улицу. Даниэль выбежала во внутренний дворик и инстинктивно прижалась к окружавшей его высокой стене. Почему-то именно здесь она вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня. Пустой желудок громко напомнил о себе, как бы предупреждая: бегство будет долгим, опасным, и одному Богу известно, когда и где оно закончится. Конечно, хорошо было бы прихватить на кухне что-нибудь из съестного, но времени для этого не оставалось. Добежав до калитки, Даниэль открыла ее и очутилась на узкой тропинке, ведущей в лес…
До дома кюре было примерно пять миль или больше. Даниэль предстояло преодолеть их с громоздким сундучком в руках. И как можно быстрее. Конечно, сейчас, когда толпа упивалась убийствами и разрушениями, эти потерявшие человеческий облик люди могли и не заметить исчезновения младшей из семейства Сан-Варенн. Но попасться им на глаза и напомнить о своем существовании было бы равносильно самоубийству. Девушка отлично понимала это. Единственным путем к спасению было бегство. Надо бежать! Бежать так быстро, как только возможно…
Хорошо еще, что Даниэль, молодая и сильная, имела прекрасную физическую закалку благодаря постоянному пребыванию на свежем воздухе и занятиям всякого рода спортом. Поэтому эти пять с лишним миль она сумела пробежать чуть ли не на одном дыхании.
Вот и убогая хижина кюре. Даниэль осторожно постучала в дверь. Ответа не последовало. Она постучала снова, на этот раз громче. Внутри хижины послышалось какое-то движение, но дверь открывать не спешили. Прижимаясь к стенам, девушка обошла кругом всю хижину, стараясь через грязные стекла маленьких окошек определить, есть ли кто-нибудь дома. Но так и не смогла ничего разглядеть. Одновременно ее поразила мертвая тишина, окутавшая селение. Казалось, даже животные боялись потревожить это гробовое молчание своим ржанием, мычанием, лаем или блеянием. Все как будто вымерло. Или обитатели деревни также присоединились к толпе, неистовствовавшей в замке?
Даниэль вернулась к запертой двери и принялась колотить в нее изо всех сил:
— Господин кюре! Это я, Даниэль! Откройте!
Наконец заскрипел старый проржавевший засов, и дверь медленно приоткрылась. Из-за нее выглянула голова священника.
— Слава Богу, вы живы! — с облегчением шепнул он. — Скорее входите!
Схватив девушку за руку, он быстро втащил ее в свою хижину…
Даниэль плохо помнила, как прошел остаток той страшной ночи. Она разделила с кюре его нехитрый ужин, состоявший из овощей, куска солонины и черного хлеба. Хозяин дома согласился оставить у себя на хранение ее сундучок. Затем пошарил ладонью под матрацем старенькой деревянной кровати, вытащил оттуда небольшой узелок и дрожащими руками протянул девушке. Там оказалось несколько монет — все деньги, полученные им от Луизы де Сан-Варенн за обучение ее дочери. Кюре предложил Даниэль взять эти деньги. Но девушка решительно отказалась, согласившись принять только четыре небольшие монеты.
— Не могли бы вы, падре, сохранить драгоценности моей матери? — попросила Даниэль, с мольбой глядя в глаза кюре. — Когда-нибудь я вернусь за ними. И тогда щедро вознагражу вас. Обещаю.
Кюре молча кивнул головой. Даниэль не стала отказываться от ломтя черного хлеба и бутылки вина, которые он предложил ей взять в дорогу. Прошептав «спасибо», она осторожно приоткрыла дверь хижины, вышла наружу и при тусклом свете занимавшегося рассвета направилась по дороге, ведущей в Париж…
Рассказывать графу подробности своего путешествия в столицу Даниэль посчитала излишним. Она не догадывалась, что сидевший напротив нее спокойный и, казалось, совершенно бесстрастный слушатель без особого труда домыслил их сам. Линтон был поражен стойкостью этой миниатюрной девочки, на долю которой выпало столько ужасных испытаний. Но в отличие от большинства своих титулованных сверстников он отнюдь не удивился тому, что услышал. Кровавая, сокрушительная волна, которая очень скоро должна была захлестнуть всю Францию, уже начинала зарождаться в глухой провинции. Ее еще не узнавали и не понимали, никто не догадывался, что перед ними — разгоравшееся пламя восстания угнетенного большинства французов против многовековой тирании жестокого и несправедливого меньшинства.
— Разрешите мне задать вам один вопрос, Даниэль, — нарушил наступившее молчание граф. — Вы говорите, что пробыли в Париже всего четыре дня. Это так?
Даниэль молча кивнула головой. Линтон взял из вазы грушу и принялся аккуратно срезать с нее кожуру. Потом спокойно задал следующий вопрос:
— Кто ваш крестный отец?
— Виконт де Сан-Джуст.
Сквозь длинные пушистые ресницы Даниэль бросила на собеседника быстрый подозрительный взгляд.
Линтон же не спеша закончил чистить грушу, положил ее на маленькую тарелочку и подвинул к девушке:
— Прошу вас, съешьте немного фруктов.
— Благодарю.
Даниэль, которая за все время своего длинного рассказа не положила в рот ни кусочка, взяла грушу и впилась в нее белыми ровными зубками. Граф помолчал еще несколько секунд, затем возобновил расспросы:
— Почему бы вам, дитя мое, не поискать защиты у него?
В комнате вновь воцарилось продолжительное молчание. Граф посмотрел в лицо девушки и вдруг с удивлением увидел в ее до этого испуганных глазах самую настоящую ярость.
— Вы спрашиваете — почему, милорд? — процедила она сквозь зубы. — Да просто потому, что я не хочу быть выставленной за дверь его кухни.
Граф усмехнулся одними губами. Наверное, если бы кто-нибудь из друзей Линтона видел сейчас выражение его лица, то не поверил бы своим глазам.
