— Вот гады, а?
— Да уж, — сказала Урсула.
— Хорошо еще, что Хоуп не живет с Фабианом. Было бы неприятно прочесть об этом в газетах.
Дафна Бетти повезла пылесос в столовую, напевая песенку «На цыпочках среди тюльпанов». Урсула слышала ее впервые.
День, когда Полин уезжала домой, выдался ярким и солнечным. К девяти утра пляж заполнился людьми. Кто спускался по частной дорожке из гостиницы, кто — с парковки позади ларька «Мороженое» и магазина, где торговали ведерками, лопатками и надувными матрасами. Явились туристы, поселившиеся в деревушке по ту сторону дюн, и серфингисты из лагеря в Франатоне — эти, в облегающих купальных костюмах, выбрались на берег задолго до того, как Урсула и Полин проснулись. Оторвавшись на минуту от завтрака, Полин поинтересовалась, почему Джеральд выбрал именно это место, ведь он родом не из Девона. Раньше она об этом не задумывалась. Урсула пожала плечами: наверное, ему здесь нравилось. Эти места всем нравятся.
— Прости, тетя Урсула! Я расстраиваю тебя этими разговорами. Я такая нетактичная. И про женщин-профессионалок мне не следовало говорить, ведь у Сары и Хоуп такие хорошие профессии. Ты рада будешь избавиться от меня, дуры бестактной.
— Совсем не рада, — возразила Урсула не слишком искренне. — Ты очень добра. Я буду скучать по тебе.
На память она подарила Полин первое издание «Молитв» с автографом. Суперобложка с изображением молодой женщины перед храмом Афины в идеальном состоянии. Книга стоила около трехсот фунтов. Урсула надеялась, у Полин хватит ума не давать книгу кому-нибудь почитать. Но вряд ли она догадывается об истинной цене издания.
— Разве я пойму? — усомнилась Полин. — Дядя Джеральд был такой умный.
Возле станции Барнстепл припарковаться было негде, так что Урсула вышла из машины лишь на минуту, чтобы поцеловать Полин, и Полин сказала с тревогой в голосе: она, мол, надеется, что Урсула теперь справится сама. Урсула села в машину и вернулась в город.
Ей пришлось покружить с четверть часа, пока она нашла место для парковки. В центре она, не выбирая, зашла в первую попавшую парикмахерскую. Урсула перестала стричься двадцать лет назад. В конце семидесятых она решила отпустить волосы — теперь уж и не вспомнить почему. Тяжелый период в жизни, чуть ли не самый скверный. Они прожили в Ланди-Вью-Хаусе семь или восемь лет, девочкам сравнялось одиннадцать и тринадцать. Урсуле захотелось изменить свою внешность, и она постаралась сбросить вес, который набрала после рождения Хоуп, а заодно отрастила волосы. Два способа изменить свою внешность бесплатно.
Она сбросила пятнадцать фунтов, а волосы свисали ниже лопаток, но Урсула оставалась все той же Урсулой, разве что более худой и с косичкой, подколотой к затылку. Джеральд и девочки то ли ничего не заметили, то ли предпочли промолчать. Волосы уже поседели. Перец с солью, как говорят нынче; серебряные нити в золотой пряже, поет Дафна. Тонкие, кончики секутся, слишком много остается на расческе. Урсула попросила парикмахершу подстричь ее как можно короче, оставив челку.
Когда стрижку закончили, Урсула вынуждена была согласиться с парикмахершей: так гораздо лучше, теперь она выглядит моложе. Во всяком случае, теперь она выглядит иначе — добилась наконец того, чего не смогла добиться двадцать лет тому назад. Парикмахерша хотела покрасить ее в пепельную блондинку, но Урсула не разрешила.
После похода по магазинам она поехала домой, открыв окна в машине. С короткими волосами Урсула могла не бояться ветра и дождя, косичка не будет больше падать, заколки не разлетятся во все стороны. К двум часам на берегу собралось две или три сотни отдыхающих. Было тепло, но не жарко, солнце скрылось за прозрачным облаком. Даже высокий прибой оставлял достаточно широкую полосу пляжа — с лихвой хватало места всем загорающим, строителям песчаных замков, собирателям ракушек и любителям поиграть в мяч.
Выйдя на ежедневную прогулку, Урсула обогнула множество тел, возлежащих на песке, компании, затеявшие пикник, детей, собак и направилась к югу. Почему-то отдыхающие собирались на северном конце пляжа, и через каких-нибудь двести ярдов Урсула осталась в одиночестве. Она повторяла про себя по привычке последнюю строку самого известного, даже затасканного, стихотворения Шелли: «Нет ничего быстрей песков».
Заучила в школе. Сколько стихотворений запоминали тогда дети (теперь уже нет): и Мейсфилда, о грязном торговом судне, и ту цитату из Гераклита, которую Хоуп поместила в извещение о смерти, и леди Шалотт, и Гораций на мосту: «Рушьте мост, о консул, как можно скорее! Имя мое Озимандия, царь царей». Это снова напомнило ей о Джеральде, особенно «властный взгляд» и «исполненный насмешливой гордыни».
— Нет ничего быстрей песков, — произнесла она, обращаясь к обступившей ее тишине.
Она забрела дальше, чем на обычной прогулке. Хорошая погода, приятно пройтись. Ее мать когда-то без устали бродила по прекрасным холмам графства Суррей, а отец, толстый, одышливый, цеплялся за машину, словно безногий — за инвалидную коляску. Мать говорила: если бы он сумел въехать на машине в дом, так бы и раскатывал из комнаты в комнату. Оба давно уже умерли, они были немолоды, когда родилась дочь, младшенькая, «прибавка». Можно свалить на них вину, но на самом деле Урсула во всем виновата сама, все сделала своими руками. Теперь, оглядываясь на прошлое, она не могла объяснить то девичье помрачение ума.
Непредприимчивая, праздная, возведшая праздность в закон жизни, невежественная, зажатая, страус, а не девушка, головой уткнувшаяся если не в песок, то во всякую чепуху. Готовая добыча для Джеральда Кэндлесса. Как она была изумлена, польщена, осчастливлена столь внезапным поворотом судьбы. Агнец на заклание. Дожидалась, замерла, как жертва перед хищником, видела, как он приближается, как смыкается кольцо, и не бежала, не догадывалась даже, что можно, а тем более — что необходимо бежать.
Урсула сделала круг по пляжу, против часовой стрелки, чтобы на обратном пути оказаться ближе к дюнам, песчаным долинам и зеленым округлым пригоркам, глубоким тенистым колодцам и травянистым холмам.
В любое время дня среди дюн можно наткнуться на любовную парочку. Если не занятую самим актом, то очень близкую к тому — стиснут друг друга в объятиях, целуют, катаются по песку. Не в первый раз Урсула задумалась, каково это — быть влюбленной и любимой, пойти с ним в дюны, упасть, целуя его, сжимая объятия, и так проводить часы. И это занятие не прискучит, останется самым желанным на свете?
Она поднималась к гостинице по тропинке, более пологой и длинной, чем та, что вела к ее дому и другим коттеджам на мысе. Здесь вместо амброзии, которая росла вдоль ее тропы, поднимались заросли фуксии, вилась ипомея. Когда Урсула добралась до вершины, она вспотела. Наверное, щеки раскраснелись и блестят, подумала она, зато волосы в полном порядке. Приятна сама мысль, что о волосах никогда больше не придется беспокоиться.
Она решила назваться Урсулой Вик. Так и скажет: «Меня зовут Урсула Вик». В будущем она сможет вернуть себе девичью фамилию, отбросить имя «Кэндлесс», которое превращает ее во вдову знаменитого писателя. Отворив калитку, Урсула прошла в сад отеля. Лужайки окаймляли гортензии, ярко-голубой цвет контрастировал со столь же ярким розовым. Уродство, мысленно произнесла она, отсюда смотрится еще хуже, чем с пляжа. Гортензии выглядели точь-в-точь как лакмусовая бумажка после опыта, о котором она где-то читала: от щелочи розовая полоска голубеет или, наоборот, голубая становится розовой. Они экспериментировали с лакмусом в школе на уроках химии, но Урсула не помнила, какую реакцию вызывает кислота, какую — щелочь. И к гортензиям это, наверное, неприменимо.
