— На Божьем был, — признался я. — В старом бору.
— А не врёшь?
— Нет, правда!
— Заблудился, что ли?
— Да нет…
— Где ж тебя носило?
— Нигде не носило, пришёл, поискал Гоя и тут же домой ушёл.
Дед острогу поперёк лодки положил, сел и уставился в огонь на носу лодки.
— И что, нет там Гоя? — через несколько минут спросил он.
— Не нашёл.
— Ну и ладно, давай рыбачить!
Спустя несколько лет, когда отец меня натаскивал ходить по тайге и учил промыслу, дед частенько посмеивался, мол, ну-ка, расскажи, как ты в трёх соснах на Божьем заблудился? И если я опять начинал доказывать, что в лесу не плутал, не ночевал, то он сердился, называл меня вруном и упёртым.
С той поры минуло лет тридцать, и вот однажды приехав к отцу, я застал его выпившим, но не с гармошкой в руках, а растерянным и задумчивым, чего раньше не бывало. Он только что вернулся с рыбалки (жил он тогда в райцентре), наварил ухи из щучьих голов и сидел за столом в гордом одиночестве. Сразу ничего не сказал, но за полночь, когда наконец взял в руки гармошку, его прорвало. Отставил инструмент, побегал, стуча босыми пятками по полу, и снова завернул самокрутку.
— Слушай, Серёга, не знаю, что творится! — заговорил полушёпотом. — Вчера приехал на Алейку, пошёл на Божье, думаю, сети поставлю, щучья наловлю на приваду. Ну, воткнул шесть штук, вылез на берег, посидел, покурил. Гляжу, поплавки заходили, рыба пошла, и знаешь, к вечеру полтора десятка вот таких!.. А уж темнеет, я — назад. Прихожу в избушку, а печь холодная. Я ведь протопил её и пошёл, чтоб ночевать в тепле. Тут как лёд. Да и молоко в банке прокисло… Жутко стало, сети в озере так и оставил, схватился и домой. Приезжаю — семнадцатое число. Уезжал-то я четырнадцатого, на одну ночь! Не знаю, что и думать. Где был три дня? С женой поругался. Пьянствовал, говорит, вот и не помнишь, где. Я ей рыбу показываю: ну ладно, щуки быстро дохнут, а караси-то свежие, ещё хвостами бьют!.. Если б напился да память потерял, пролежал где-то, они б точно сдохли. Нет, опять к матери убежала…
После смерти моей матушки он женился трижды, но никто на свете уже не мог заменить её, любимую и единственную. Все жёны ревновали отца к ней, потому что во сне он звал её по имени…
— Ты-то хоть мне веришь?
— Верю! — сдерживая внутренний трепет, сказал я. — Мне дед говорил, там Гой ночует.
Про Гоя отец пропустил мимо ушей.
— Тогда сходи к ней, скажи, что так бывает.
Я сходил, объяснил, как мог и привёл отцову жену домой. Отношения вроде бы наладились, однако на утро батя невесело толкался по углам или задумчиво курил на крылечке.
— Надо ведь ехать да сети снимать, — признался он. — Сгниют — и рыба пропадёт… А боюсь!
Мне показалось, он опасается снова рассориться с женой. Отец будто угадал мои мысли.
— Да ты не думай, не её боюсь! — засмеялся он насторожённо. — Пойду к Божьему, а вдруг опять?… С другой стороны, проверить охота, испытать, что там творится?!
В следующий раз я приехал через несколько месяцев, отец уже не вспоминал этот случай, так что пришлось спросить самому, чем закончилась проверка.
— А ничем! — удивлённо проговорил он. — Сходил, сети снял и ничего. Когда ушёл, тогда и пришёл. Главное, про это думать не надо.
* * *
На четвёртый год после явления Гоя, в субботний банный день, в самом начале вольного лета, когда река уже высветлилась, вошла в свои берега, и под таловыми кустами за поворотом начали брать язи, мы поплыли с дедом на рыбалку. Клевало неважно — плоские, с мою ладошку, чебаки, окуньки, а потом и вовсе пошёл ёрш, ни один подъязок червя не трогал. Обычно, дед или сматывал удочки, или переезжал на новое место, пока не находил рыбы. Тут же сидел благостный, умиротворённый и даже ни разу не матюгнулся, хотя мелочь объедала наживку каждые три минуты.
— Ну что, Серёга, мне пора! — сказал он где-то часа в три. — Сиди, не сиди, а надо, срок пришёл. Одиннадцатое число сегодня.
Мы приплыли к нашей пристани, я собрал улов и побежал домой, а дед остался в лодке, мол, ещё часик посижу, пока баня не вытопилась.
Потом я бегал за ним ещё дважды: первый раз он и разговаривать не стал, сидел в лодке почему-то лицом к корме, лишь обернулся и глянул через плечо, когда я крикнул с берега, что батя в баню зовёт.
Во второй раз меня послала матушка, сказала, уже бельё собрано, покличь деда. А надо сказать, баню он любил, уходил туда часов на пять, как на работу, и если на всю деревню разносился весёлый разудалый мат, значит, мой дед парится. Но после ранения дышать в парной ему тяжело стало, говорят, переживал сильно, пока не вырубил специальное окно, чтоб лежать в бане на полке, а голова на улице. Обычно его батя двумя вениками охаживал, а дед кричал:
— Серёга, ну-ка тащи мне воды!
Я приносил воды и поил дедову говорящую голову, в ковше лёд брякал…
Сейчас дед сидел в корме лодки и пытался оттолкнуться от берега, однако было глубоко и весло не доставало дна. Я удивился и засмеялся — лодка была привязана!
— Оттолкни-ка, меня, Серёга! — он тоже развеселился.
— А ты куда, дед? — испугался я.
— Да пора мне!
— Матушка сказала, в баню надо…
— Некогда здесь, там уж попарюсь. Там, Серёга, бани тоже есть, только у самой реки ставят и по-белому топят.
Я почувствовал неладное, испугался ещё сильнее и чуть не заплакал.
— Дед, пойдём домой, ну, пойдём…
— Какой же из меня ходок? — он засмеялся. — Теперь ты ходи, а я домой поплыву! Плавать хорошо: сиди греби, да на берега смотри — красота!
— Так дом у нас там…
— Нет, Серёга, мой дом теперь в другом месте.
Дед ещё раз хотел оттолкнуться, но дна не достал и чуть не опрокинулся. Подобной оплошности он никогда не допускал, однако ещё больше развеселился, к тому же, колышек, за который была привязана долблёнка, вырвался и потащился по берегу.
— Дед, ты куда? — лодку сносило, я пытался схватить верёвку, но в руках оказывался песок.
— В рай поплыву! — засмеялся он и стал грести.
К тому времени я уже закончил первый класс и отлично знал, что рая нет, хотя дед был уверен и всегда говорил, что непременно попадёт именно туда. Даже если не будет молиться, как бабушка.
Я наконец поймал верёвку с колышком, однако удержать долблёнку не мог и упираясь, потащился следом.
— Нам сказали, рая нету и ада нету…
— Как это нету? Кто сказал?
