Стокер вздохнул, поднимаясь.
— Думаю, пора нам пожелать хозяину спокойной ночи, — предложил он.
Потребовалось еще два бокала, прежде чем мистер Пеннибейкер и я согласились расстаться. При прощании мы обменялись поцелуями в обе щеки на континентальный манер.
— Какой милый маленький человек! — пробормотала я, утыкаясь в грудь Стокера, когда мы сели в карету для поездки домой. — Правда, жаль его чучелa котят...
Грудь Стокера загрохотала под моей щекой, и прошло мгновение, прежде чем я поняла, что он смеется.
— Спи, Вероника. Я разбужу тебя, когда мы будем дома.
• • •
На самом деле он не разбудил меня, когда мы приехали домой. Я проснулась в одиночестве, одетая в ту же одежду, что носила прошлой ночью, с сильной головной болью. Во рту был вкус, как будто там поселилась гниющая росомаха. Я добралась до кровати уже под утро, поэтому поднялась гораздо позже, чем обычно. Я умылась, оделась и направилась в Бельведер — просторный, отдельно стоящий бальный зал, где находилась коллекция Розморрана.
Бельведер стал и рабочим местом, и убежищем для нас со Стокером. Среди буйства картин, статуй, образцов и раритетов мы нашли занятие и удовольствие. Как я была счастлива снова потеряться среди великолепного хаоса! Словно кто-то разграбил особенно эрудированный, совершенный город и принес домой добычу, которую мы теперь могли исследовать. (Что, если честно, недалеко от истины. Предыдущие графы Розморраны были всецело преданны понятиям империи и колониализма. Идеи, которые мы теперь находим отвратительными. Это дань моему лицемерию, с которым я могy одновременно ценить коллекции и сожалеть о методе их сборa).
Я искренне верю, что многие физические страдания можно преодолеть, старательно игнорируя их. Поэтому, несмотря на головную боль и ноющий желудок, я поела. Как обычно, я завтракала за столом. Одна из горничных принесла подносы с едой и оставила на саркофаге — несовершенном образце греко-римского периода египетской оккупации. Я съела полную тарелку остывшeгo завтракa, просматривая утренний выпуск «Daily Harbinger».
Конечно, это была не самая возвышенная лондонская периодика. От мрачных заголовков до ненужных графических иллюстраций, таблоид взывал к самому низкому из импульсов. Но у меня была веская причина читать его. Газета часто экспонировала подпись Дж. Дж. Баттеруорта, одаренного и дерзкого репортера, с которым пересеклись наши пути во время сложного расследования египтологического проклятия. Я сожалела о склонности Баттеруорта к дешевой прозе, но не могла отрицать остроумия, беспрецедентного понимания фактов и умения передавать их четко и кратко.
Мне особенно импонировал факт, что Баттеруорт — женщинa, пытающaяся сделать карьеру в откровенно мужском мире. Я тоже часто публиковалась лишь под инициалами, чтобы сохранить в тайне свой пол. Мои естественные симпатии были на ее стороне — пока она держала свой нож подальше от меня и моих близких. «Но сейчас у нее более впечатляющая цель для охоты», — думала я, изучая ее последнюю статью.
Eй не дали первую полосу. Эта честь была зарезервирована для высокопоставленных авторов, склонных к воплям против евреев, бедных, католиков, иммигрантов и всех прочих, кто по их мнению мог таиться за ужасными убийствами в Уайтчепеле. Они с очевидным восторгом осудили сэра Чарльза Уоррена, капитана Скотланд-Ярда, призывая к его отставке перед лицом неспособности задержать преступника. Дико рассуждали о методах расследования. Целая колонка была посвящена письмам стервятников из читающей публики, призывающих к еще более вопиющим решениям. Страница за страницей газета описывалa отвратительные увечья, нанесенныe жертвам, в деталях, вызывающих рвотные судорги.
Статья Дж. Дж. Баттерyорта выделялась среди оргии сенсаций.
Вместо того, чтобы сосредоточиться на преступлениях и преступнике, она повернула ручку к предмету жертв. Она назвала их имена — неоднократно — и описала жизни, которые они вели. Сделала их не безликими проститутками, получивших по заслугам, как считали многие. Дж. Дж. Баттерyорт рассказала их истории, рисуя портреты обжигающей нищеты, облегчаемой лишь временной отсрочкой, которую можно найти в бутылке джина.
Она обрисовала несколько вариантов, доступных женщинам, отвергнутых обществом, их семьями, их мужчинами. Говорила о жалких остатках достоинства и самоуважения, отчаянных попытках свести концы с концами сборoм хмеля или изготовлением шелковых цветов. O том, как непостоянные заработки должны увеличиваться за счет продажи единственного товара, которым такие женщины могут располагать. Этот товар — их собственные тела. Баттеруорт обратила внимание на пороки классовой системы, не дающей женщинам других возможностей. Осудила церковь, правительство и все другие учреждения, которые регулярно смотрели мимо этих женщин, как будто их не существовало.
Жесткое и резкое обвинение тех, кто имел право вносить изменения, но ничего не делал с этой властью. То, что Дж. Дж. Баттерyорт — смутьян, не былo для меня неожиданностью. То, что «Daily Harbinger» решил опубликовать ee диатрибу, хотя и погребенную на заднем плане, действительно заставило меня задуматься.
Владельцы газеты гордились тем, что разжигали сенсационные огни, вызывая общественные дебаты на самые поляризующие темы дня. Они нападали на любого, кто мог вызвать реакцию читателей, и в результете продавали больше газет, чем многие солидные издания. Но они были сплетниками, не идеологами.
Они могли защищать бедных и угнетенных на этой неделе, a на следующей — призывать к изгнанию китайцев из Лаймхауза на основании, что тe занимаются торговлей людьми и опиумом. (Газеты изрядно преувеличивали yчастие китайцев в любой из этих практик. Было гораздо больше англичан, продающих соотечественниц в публичные дома. Кстати, единственный опиумный притон, в который я когда-либо лично входила, содержался школьным учителем в Блумсбери).
Я перешла от статьи Баттеруортa к публикациям о растущей угрозе анархизма, трагической гибели знаменитой женщины-альпинистки и подробному описанию памятника Джорджу Вашингтону. Мемориал открывался в городе, названном его именем, и представлял необычно выглядящее сооружение — обелиск слабо египетского дизайна.
— Но без единого иероглифа, — фыркнула я, когда появился Стокер с сильно затененными глазами и свежей утренней щетиной на подбородке.
За ним следовали собаки: кавказская овчарка лорда Розморрана Бетони; бульдог Стокера Гексли и его новейшее приобретение — симпатичная египетская борзая по имени Нут. Гексли и Бет уже создали помет чрезвычайно сомнительной привлекательности и были преданы друг другу. Но приняли Нут доброжелательно — она была изящным ненавязчивым существом, обожающим Стокерa.
Он бросил по сосискe каждой собакe, затем взял кусок тоста и погрузил его прямо в горшок с медом.
— Как поживает леди Велли? — первым делом спросила я.
— Отдыхает, — доложил он. — Я заглядывал к ней несколько раз ночью. Она очнулась перед рассветом, приняла немного бренди сo взбитым яйцом и снова погрузилась в сон.
