Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
В наступившей тишине Алек поставил на стол свой бокал и медленно повернулся. Сзади, в проеме открытой двери, стояла Габриэла в джинсах и спортивном джемпере с изображением Снупи[13]на груди. Она была босиком, ее длинные темные волосы, словно шелковый занавес, ниспадали ей на плечи.
Он пристально посмотрел в глаза дочери. Она потупила взор и стала теребить дверную ручку. Ждала, что ей скажут. Ждала, чтобы ей сказали хоть что-нибудь.
Алек сделал глубокий вдох.
— Что случилось?
— Ничего. — Она пожала хрупкими плечиками, ссутулилась. — Просто услышала, как вы кричите.
— Мне очень жаль.
— Я только что сообщила папе про школу, Габриэла, — сказала Эрика. — Он не хочет отправлять тебя туда. Считает, что ты еще маленькая.
— А ты сама хочешь там учиться? — мягко спросил дочку Алек.
Габриэла продолжала теребить дверную ручку.
— Я не против, — наконец промолвила она.
Алек знал, что Габриэла готова сказать что угодно, лишь бы они перестали ссориться. Его гнев утих, сменился печалью. И тогда он понял, что выбор у него небольшой: либо он настаивает на своем, что неизбежно выльется в громкий скандал со взаимными упреками, который отразится на Габриэле, либо умывает руки и соглашается с решением жены. Но как бы он ни поступил, в проигравших, он знал, окажется Габриэла.
Позже, приняв ванну и переодевшись, он зашел в комнату дочери, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Габриэла в пижаме и тапочках сидела на коленях в полумраке перед телевизором. Он опустился на кровать, стал наблюдать за ее лицом. Ему был виден ее профиль, озаренный светом телевизионного экрана. В десять лет она не была прелестной, как в раннем детстве, еще не была красавицей, какой ей суждено стать, но для Алека она была дороже всего на свете, казалось ему такой беззащитной, что у него щемило сердце при мысли о том, что ждет ее впереди.
По окончании передачи Габриэла встала, выключила телевизор, включила ночник и задвинула шторы — она была невероятно организованным аккуратным ребенком. Когда она подготовилась ко сну, Алек взял ее за руку, притянул к себе, поцеловал.
— Мы больше не ссоримся. Прости. Нельзя было поднимать такой шум. Надеюсь, ты не расстроилась.
— Почти все рано или поздно поступают в школу-пансион, — сказала она.
— А ты хочешь там учиться?
— Ты будешь меня навещать?
— Непременно. Во все родительские дни. Ну и, конечно, будут каникулы. И еще праздники.
— Мама возила меня в ту школу.
— Ну и как там?
— Лаком пахнет. Но у директора доброе лицо. И она молодая. Разрешает брать с собой плюшевых мишек и другие игрушки.
— Послушай… если не хочешь ехать…
Габриэла отстранилась от него, передернула плечами.
— Я не против, — снова сказала она.
Он сделал все, что мог. Алек поцеловал дочь, вышел из ее комнаты и спустился вниз.
Эрика в очередной раз победила, и три недели спустя Габриэла в серой школьной форме, прижимая к себе плюшевого мишку, отправилась в новую школу. Алеку казалось, будто вместе с дочерью он оставил в той школе частичку самого себя. Прошло некоторое время, прежде чем он привык возвращаться в пустой дом.
Теперь рисунок их жизни полностью изменился. Избавившись от ответственности за Габриэлу, Эрика находила массу причин, чтобы не возвращаться в Лондон. Она фактически поселилась в их загородном доме. То лошадь новую нужно было объезжать, готовить к показу или заниматься организацией соревнований по линии клуба «Пони». Через некоторое время Алеку уже казалось, что они вообще не бывают вместе. Иногда, если в Лондоне намечалась какая-то вечеринка, или ей требовалось сходить в парикмахерскую, или купить новую одежду, Эрика приезжала в город в середине недели, и он по возвращении в их дом в Излингтоне видел, что все комнаты уставлены свежими цветами, привезенными из «Глубокого ручья», чувствовал ее запах. На перилах висело ее манто, сама она с кем-то из подруг — возможно, с Дафной — болтала по телефону.
— Всего на пару деньков, — доносился до него ее голос. — Ты идешь к Рамси сегодня вечером? Давай пообедаем завтра вместе. В «Капризе»? Договорились. Примерно в час. Столик я закажу.
В отсутствие Эрики за Алеком присматривала миссис Эбни. Шаркая, она выходила из своей комнаты на цокольном этаже и приносила ему наверх пастуший пирог или тушеное мясо в горшочке. А вечерами он часто сидел один — пил виски с содовой, смотрел телевизор или читал газету.
Хотя бы ради Габриэлы следовало создавать видимость, что у них прочный счастливый брак. Возможно, этот фарс не убеждал никого, кроме него самого, но Алек, когда находился в Лондоне — а теперь по делам компании ему еще чаще, чем прежде, приходилось бывать в заграничных командировках, — в пятницу вечером непременно садился в машину и ехал в «Глубокий ручей».
Но там тоже уклад изменился, ибо Эрика в последнее время взяла за привычку приглашать на выходные гостей. Словно она воздвигала стену между собой и мужем, словно не хотела провести с ним наедине даже несколько часов. Едва Алек устало вылезал из машины, ему тут же приходилось встречать гостей, носить чемоданы, наливать напитки, откупоривать бутылки с вином. В былые дни он восстанавливал силы после трудовой недели, работая в саду: ему нравилось подстригать живую изгородь, ухаживать за газоном. У него находилось время на то, чтобы посадить луковичные растения, подрезать розовые кусты, напилить дров, подправить покосившийся забор.
Теперь же в доме всегда было так много людей, требовавших его внимания, что он ни минуты не был предоставлен сам себе. А он был любезным и обходительным хозяином. Даже когда гости сильно утомляли его, он никогда не терял выдержки, никогда не посылал их ко всем чертям: сами езжайте на скачки, сами ищите дорогу в заповедный парк, сами ставьте для себя садовые стулья, сами наливайте себе свои чертовы напитки.
Однажды в пятницу вечером в начале сентября 1976 года, когда лето выдалось особенно знойным, Алек сел в машину, захлопнул дверцу и отправился в «Глубокий ручей». Он любил Лондон, это был его дом, и, как Сэмюэл Пипс,[14]он никогда от него не уставал. Но в кои-то веки Алек испытал облегчение при мысли о том, что уезжает из города. Нескончаемая жара, засуха, пыль и грязь стали врагами. Зелень в парках, обычно такая сочная, увяла, усохла, будто в пустыне. Истоптанная трава пожухла, омертвела; тут и там давали ростки зловещие, незнакомые, прежде невиданные сорняки. Сам воздух был затхлым, спертым; в безветренные вечера двери домов были распахнуты настежь; а опускающееся за горизонт солнце, оранжевое на фоне затянутого маревом неба, не вселяло оптимизма: следующий день обещал быть еще более испепеляющим.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
