— Я когда-то носил его на руках, — с усмешкой кивнул на Беса министр, — потом ещё долго отучивал его на меня прыгать.
— Я тоже носила на руках нашу собаку, — улыбнулась Вера, — и когда она стала весить столько, что я уже не могла оторвать её от земли, она сильно расстраивалась, но мы придумали выход. Я садилась в кресло, она садилась рядом, устраивала ляжки у меня на ногах, а голову на плече. Не очень удобно, зато очень тепло.
Министр рассмеялся, покачал головой:
— А почему не взяли маленькую?
— Они слишком хрупкие, — поморщилась Вера, — тут обратная ситуация, когда сам боишься случайно наступить на собаку. В моей семье довольно разрушительные игры, когда мы с братом играем в боевых мутантов, собака мечется по квартире в диком восторге вместе с нами, иногда попадается под ноги, поэтому нужна была собака, которая выдержит, если на неё упасть.
Министр тихо рассмеялся, глядя на своего Беса, Вера хитро улыбнулась:
— А что компенсировали вы?
Он невесело усмехнулся и отвел глаза:
— Наверное, мне просто нужны были новые вершины.
— В шестнадцать лет? — подняла брови Вера, он пожал плечами:
— В пятнадцать я стал чемпионом мира по бою на традиционных мечах, через полгода выиграл чемпионат по двум мечам. Ещё через полгода опять подал заявку на участие в чемпионате мира, так редко делают, но правилами это не запрещено. У меня были причины, — он замялся, махнул рукой, — были. Но после победы мне стало стыдно и я отдал награду парню, занявшему второе место. — Он смущенно пожал плечами, коротко улыбнулся: — В лучном троеборье можно участвовать с восемнадцати лет, работать аристократам нельзя аж до двадцати, в двадцать сдаётся высший экзамен в столице и выдаются назначения. Учиться, конечно, всегда можно, — он улыбнулся, шкодно сверкнул глазами, — но я был способным и до шестнадцати успел научиться всему, я так думал. В шестнадцать лет четыре года кажутся вечностью, мне нужно было чем-то их занять, чтобы не провести в библиотеке. И я решил завести себе лучшего в мире коня. — Он значительно поднял брови, — лучшего в мире. А я тогда объездил весь мир и точно знал, что такого, как я хочу, в мире нет.
Вера улыбалась, он выглядел капризным ребёнком в своей категоричности, это почему-то умиляло.
— Самые быстрые кони в мире в юго-западной Ридии, они называются асхал, дух пустыни. Они способны бежать день и ночь без капли воды и еды, местные воины их очень уважают и воспитывают, как членов семьи. Они очень умные и любопытные. — Он замолчал, задумался, потом чуть тише сказал: — Я там когда-то жил, учил язык, — коротко улыбнулся, посмотрел на Веру, — когда вы говорите «милаха», я слышу это на халли, тамошнем языке. Больше ни в каком языке нет такого слова.
Она улыбнулась, он отвел глаза, продолжил:
— Но южные кони предназначены для пустыни, они очень сухие и с короткой шерстью, по эту сторону гор они мерзнут и болеют. Здесь популярны карнские рудольфы, их вывели лет двести назад, влив в породу местных верховых кровь северских тяжеловозов. Это очень сильные кони, огромные и неспешные, абсолютно невозмутимые и способные работать в любой мороз. Рудольфы получились крупные и сильные, но по характеру подвижные и хорошо дрессируемые. Я объездил десяток лучших конезаводов мира, изучал архивы, выбирал генетические линии и пришел к выводу, что с кем бы ни скрещивали северных, результат получается крупным, но кроме размеров и силы, больше практически ничего не наследует. И поехал на север.
Его передёрнуло, Вера заметила и с ехидным сочувствием прикусила губу:
— На праздник попали?
Он крепко зажмурился и выдохнул:
— Я думал, я сдохну. Из жизни выпала неделя, первые дни ещё хоть как-то помню, потом просто провал, мне рассказывали, что я делал, я не верил. — Он тяжко вздохнул, махнул рукой, — когда пришел в себя, я был уже дома и, как оказалось, где-то между гуляньями даже умудрился купить очень хорошую кобылу, из горной линии, они не такие большие как равнинные, но по выносливости сильнее и более веселые. Черную.
Он бросил на Беса обожающий взгляд, продолжил:
— Потом пригласил в гости своего учителя выездки из Ридии, у него был очень хороший асхал, уже старый, у него было много жеребят, все очень удачные. И стал ждать, — он улыбнулся, качнул головой, — я очень плохо умею ждать. Через пару месяцев эта кобыла решила, что я — такой специфический жеребенок, который постоянно крутится рядом, стала пытаться меня облизывать и опекать. Отец сначала смеялся, что я скоро забуду человеческую речь и буду только ржать и фыркать, потом решил меня чем-то занять и послал учиться в Оденс, в Высшую Академию, — он криво усмехнулся, — меня там не любили, я плохо говорил по-карнски и часто дрался. Мой друг предварительно ставил на меня деньги и мы их потом делили. Он сейчас банкир.
Министр посмотрел на Беса, тот повернулся к ним, как будто заметил.
— Когда он родился, я бросил Академию. А он был меньше новорожденных северных и даже меньше рудольфов, опытные заводчики говорили, что я испортил коня. Но я не обращал на них внимания, я на седьмом небе был — Бес соображал куда быстрее остальных жеребят и с удовольствием занимался ерундой — поднимал ноги по команде, садился, ложился, ржал, прыгал. Когда он подрос, его обожал весь конезавод, он умудрился найти подход к каждому. Но он всё ещё был маленький, — министр саркастично усмехнулся, — все говорили «мальчик бесится от скуки», «мальчик воспитывает цирковую лошадь»…
Он опять с обожанием посмотрел на коня, надуваясь от гордости:
— А «мальчик» взял и выиграл Большую Гонку, — посмотрел на Веру, пояснил, — это скачки по пустыне, сутки непрерывного бега от рассвета до рассвета. Когда мы подали заявку, над нами смеялись. Асхалы мелкие и очень гармонично сложенные, Бес рядом с ними выглядел несуразно большим, высоким, худым, с тонкими ногами и широкими копытами, а я среди наездников был самым маленьким, в пустыне семнадцатилетних вообще не допускают к дрессировке лошадей, это считается слишком ответственной работой. Когда мы пришли первыми с солидным отрывом, смеяться перестали. Я знал, что мы выиграем, — он хитро улыбнулся, — и специально для этого приготовил «гордую походку и поклон». Бес!
Конь поднял голову, министр сказал, как будто сам себе:
— Нет, он не захочет сам. Сейчас.
Он встал, подозвал коня, что-то сказал на ухо и подвел его ближе к Вере. Выпрямился, высокомерно задирая подбородок и расправляя плечи, конь выгнул шею и тоже поднял голову, забил копытом. Потом министр тронул его локтем и они пошли, в ногу, излучая столько самодовольства, что Вера рассмеялась и зааплодировала. Они синхронно остановились и поклонились, Бес опустился на переднее колено и наклонил голову, министр просто чуть поклонился, излучая гордость. Потрепал коня по шее, что-то тихо говоря в ухо, конь фыркал и хватал его губами за волосы. Министр вернулся на ступеньки, развел руками:
— Вот так мы делали на каждой гонке. Мы заслужили по яблоку? Я видел, у вас есть.
