Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
— И посылай всех подальше! — посоветовал Николас, когда закончил, и бросил листок через койку.
Дэвид поднял его и увидел пятиугольный дом без окон по переднему фасаду, расположенный вокруг дворика, в котором лирик Николас посадил кипарис, столбом черного пламени возвышавшийся над низкой крышей.
Архитектор, которому показали чертеж, пожалел Дэвида и разместил одно окно на наружной стене гостиной. Дэвид закрыл на нем ставни, а в щель набил мятые номера «Таймс», проклиная себя за то, что не уволил архитектора после первого же приезда к нему на жутко модернизированную виллу с замшелым бассейном возле Экс-ан-Прованса. Между створок окна Дэвид тоже натолкал газеты, а сверху наклеил толстую черную ленту, обожаемую любителями травиться газом. Последним штрихом стала занавеска, которой он затянул окно. Открывали его лишь редкие посетители, которые, столкнувшись с гневом Дэвида, быстро осознавали свою ошибку.
Кипарис так и не разросся, — с кривым стволом и серой облетающей корой, он превратился в унылую пародию величественного проекта Николаса. Сам Николас, спроектировав дом, так и не нашел времени принять приглашение Дэвида. «С Дэвидом Мелроузом сейчас невесело», — объяснял он лондонским знакомым. Так он вежливо называл психическое расстройство, которое развилось у Дэвида. Каждую ночь Дэвид с криком просыпался от кошмаров и фактически пролежал в постели семь лет кряду, не снимая бело-желтой фланелевой пижамы. Эту пижаму, теперь протертую на локтях, он унаследовал от отца благодаря матери, не отпустившей его с похорон без памятки. Пиком активности для него стало курение сигары: эту привычку Дэвид перенял у отца и вместе со многими другими недостатками передал Патрику, как эстафетную палочку от одного поколения хрипунов другому. Из дома Дэвид выбирался одетым как бродяга и бормотал себе под нос в гипермаркетах на окраинах Марселя. Зимой он, бывало, бродил по дому в темных очках и в длинном японском халате. Сжимая в руке стакан пастиса{135}, он проверял, отключено ли отопление, чтобы не тратить лишние деньги. Презрение, спасшее Дэвида от полного безумия, почти свело его с ума. Из депрессии он выбрался сущим призраком, не выздоровевшим, а ослабшим, и начал уговаривать близких пожить у него в доме, спроектированном, чтобы отразить маловероятное вторжение гостей.
Патрик жил в том доме в подростковом возрасте — сидел во дворе и перебрасывал оливковые косточки через крышу, чтобы хоть они обрели свободу. Его ссоры с отцом, точнее, одна бесконечная ссора достигла апогея, когда на оскорбление Дэвида Патрик ответил чем-то намного более оскорбительным. Дэвид, понимая, что становится слабее и медлительнее, а его сын — быстрее и острее, полез в карман за таблетками от сердца, вытряс несколько на искореженную ревматизмом руку и меланхолично прошептал:
— Со старым папой так разговаривать нельзя.
Ликование Патрика омрачила виноватая уверенность в том, что отец вот-вот умрет от сердечного приступа.
Однако после того случая отношения изменились, особенно когда Патрик смог выделить лишенному наследства отцу небольшой доход и унизить его своими деньгами, как раньше унизила того Элинор. В последние годы жизни Дэвида страх Патрика почти полностью вытеснили скука в компании «бедного старого папы» и жалость к нему. Порой Патрик мечтал о честном разговоре с отцом, но после минутного общения понимал, что это невозможно. Сейчас Патрик чувствовал, что чего-то не хватает, что он в чем-то не признался ни себе, ни тем более Джонни.
Джонни не решался прерывать молчание Патрика и, ожидая, когда приятель заговорит, съел почти всего выкормленного кукурузой цыпленка.
— Что можно сказать о человеке, который насилует своего ребенка?
— Думаю, тебе будет легче считать его не злодеем, а больным, — вяло предложил Джонни и добавил: — Твои слова из головы не идут. Это ужасно.
— Я пробовал то, что ты предлагаешь, — отозвался Патрик. — Но с другой стороны, что есть зло, если не болезнь, себя превозносящая? Пока у отца была власть, ни раскаяния, ни самообладания он не показывал, а когда стал бедным и брошенным, начал демонстрировать презрение и свою болезненность.
— Может, это его действия надо считать злом, а его самого — больным. Может, самих людей осуждать нельзя, только их действия… — Джонни замялся, не желая превращаться в защитника. — Может, он был не в силах удержаться, как ты не мог удержаться от наркотиков…
— Может, может, может, — передразнил Патрик. — Я своими наркотиками другим людям не навредил.
— Правда? А как же Дебби?
— Она человек взрослый и могла выбирать. Неприятности я ей точно устроил, — признал Патрик. — Я все пытаюсь договориться о перемирии, но потом сталкиваюсь с дикой непримиримой злостью. — Патрик оттолкнул тарелку и закурил. — Я пудинга не хочу, а ты?
— Тоже нет. Только кофе.
— Два кофе, пожалуйста, — попросил Патрик у официанта, который теперь демонстративно молчал. — Простите, что нагрубил вам. Я пытался рассказать приятелю о чем-то непростом.
— А я пытался сделать свою работу, — проговорил официант.
— Да, конечно, — кивнул Патрик.
— Ты когда-нибудь сможешь его простить? — поинтересовался Джонни.
— Разумеется, — ответил официант. — Ничего страшного.
— Да я не вам! — засмеялся Джонни.
— Извините, что вмешался, — сказал официант и ушел за кофе.
— Я о твоем отце.
— Ну, если уж этот вздорный официант способен меня простить, как тут не начаться цепной реакции отпущения грехов? — отозвался Патрик. — Только не месть, не прощение случившегося не изменят. Это дела второстепенные, из которых прощение менее привлекательно, потому что подразумевает сделку с обидчиком. Вряд ли прощение стояло во главе угла для тех, кого распинали на крестах, пока не появился Иисус — если не первый, то самый успешный человек с комплексом Христа. Садисты наверняка возликовали и давай пропагандировать иррациональную идею того, что их жертвы могут обрести душевный покой лишь через прощение.
— А ты не допускаешь, что это духовная истина? — спросил Джонни.
Патрик надул щеки.
— Может, и так, но, по-моему, духовные преимущества прощения очень смахивают на психологические преимущества веры в то, что ты сын Божий.
— Как же тебе освободиться? — спросил Джонни.
— Понятия не имею, — отозвался Патрик. — Наверное, это как-то связано с разговорами начистоту, иначе я не открылся бы тебе. Откровенничать я только начал, но думаю, на определенном этапе это надоедает и этот этап совпадает с твоей «свободой».
— Так вместо того чтобы простить, ты попробуешь выговориться?
— Да, пресыщение откровенностью — вот моя цель. Если словотерапия — наша современная религия, то пресыщение откровенностью — ее апофеоз, — вкрадчиво проговорил Патрик.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
