Консультант неторопливо пролистывает какие-то бумаги.
– Она в полном порядке, – произносит он. – У нее всего лишь легкое сотрясение.
В палате вдруг становится внезапно светлее, такое чувство, как будто в нее влили заряд чистого кислорода. Голова у меня идет кругом. Эмма шумно выдыхает.
– Но откуда тогда головокружение?
– Ну, вчера вечером она умолчала о том, что днем распила на двоих с соседкой полбутылки вина. Этим и было вызвано головокружение.
– Мама, – говорю я. – Ты наклюкалась?
– Вовсе нет! Мы очень приятно провели время за обедом. А теперь, пожалуйста, можно мне наконец домой?
Поднявшись, она слегка покачивается, и я бросаюсь вперед, чтобы поддержать ее под локоть.
– Спокойно! – говорю я.
Оглядываюсь на Эмму в поисках поддержки, но, к удивлению своему, вижу, что она плачет.
– Прости меня, мама, – внезапно выдавливает она сквозь рыдания. – Я так перед тобой виновата!
А потом она подскакивает к маме и стискивает ее в объятиях с таким пылом, что обе едва не падают на постель. Мы с Джоди переглядываемся с веселым удивлением.
– Что случилось? – спрашивает Сэм.
– Я не уверен, – отзываюсь я. – Но, кажется, тетя Эмма решила попросить у бабушки прощения.
Поездка до маминого дома проходит в натянутой до неловкости атмосфере невысказанных взаимных претензий. Все семейство Рау вновь собралось в полном составе, втиснутое в старенький помятый «универсал» и разбавленное Сэмом с Джоди. Мы являем собой сплав неутихающих сожалений и сомнений. По пути заворачиваем купить навынос жареной рыбы с картошкой, и когда мы въезжаем на усыпанную гравием дорожку к маминому дому, уже совсем темно и лишь месяц слабо озаряет деревья на участке вокруг ее домика болезненным голубоватым светом.
Войдя в дом, Эмма помогает маме достать посуду, и мы раскладываем по тарелкам из бумажных пакетов еще дымящуюся, с пылу с жару, картошку фри с рыбой в кляре и накрываем на стол. К счастью, Джоди прихватила сэндвичи с сыром и пиккалилли для Сэма, и он молча поглощает их, наблюдая за тем, как со скрипом возвращаются к жизни механизмы семейного общения.
Мы рассаживаемся за столом, и мама начинает осторожно расспрашивать Эмму про ее путешествия. Тут мою сестру прорывает, и она принимается в подробностях пересказывать события, произошедшие за десять лет ее кочевой жизни в самых разных странах, выбирая, однако, лишь те истории, которые можно рассказать в присутствии собственной матери и племянника. Некоторые мы уже слышали во время ее прошлых приездов домой, но никто не останавливает ее, радуясь возможности просто сидеть и слушать, самому не участвуя в разговоре, после долгого и полного тревог дня. Потом Эмма переходит к своему возвращению, к вялой попытке заново начать жизнь в Британии, затем заводит речь о планах на будущее. Неизвестно, найдется ли в них место для моего лучшего друга.
– Ты снова встречаешься с Дэном? – уточняет мама.
– Ну да. А что? Чем Дэн тебе не угодил?
– Да всем он мне угодил. Просто этот бедолага потом целый год ходил как в воду опущенный. Надеюсь, в этот раз ты с ним так не поступишь.
Эмма смотрит на меня, но ничего не отвечает.
Поэтому теперь слово переходит к маме. Она рассказывает Эмме, как жила все это время в Корнуолле, расспрашивает Джоди о галерее, а меня о кафе.
– А ты чем сейчас занимаешься, Сэм? – интересуется она.
– Ничем.
– А что тебе нравится?
– «Майнкрафт», самолеты и не ходить в школу. Тебе стало лучше?
Мама смеется, а я опасаюсь, что сейчас он вспомнит про турнир.
– У меня все в порядке. Но все-таки я не молодею. Подумываю, не продать ли мне этот дом и не перебраться ли снова куда-нибудь поближе к Бристолю. Там посмотрим.
– В самом деле? – спрашиваю я. – В смысле, это было бы вполне разумно.
– Только если ты не против. Это не значит, что ты теперь обязан всю жизнь прожить в Бристоле.
– Да я никуда и не собираюсь.
– У него нет другого выхода, – подает голос Джоди. – Ведь там мы.
Мы переглядываемся, и я вспоминаю, что она как раз собиралась что-то мне сказать, когда пришла эсэмэска от мамы. Нет, не буду строить никаких догадок. Не хочу слишком обнадеживаться заранее.
– К тому же у тебя будет твое кафе, – добавляет мама.
– Ну, это мы еще посмотрим. Это очень дорого и рискованно. Мне понадобится тысяч двадцать, чтобы раскрутиться. А у меня… ну, в общем, немного не хватает до этой суммы.
– Но ты хотел бы этим заниматься?
– Ну да. Это очень заманчиво, понимаешь? Сама идея. Это кафе успело стать частью нашей жизни, правда, Сэм?
Он молча кивает.
– Что ж, – подытоживает мама. – Ты должен попытаться. Джордж хотел бы, чтобы ты это сделал. Он сказал бы – попробуй, попытка не пытка.
Сэм явно хочет что-то сказать, потом передумывает.
– Так, – говорит мама. – Пойду помою посуду.
– У тебя перелом, я сама все сделаю, – возражает Эмма.
– Боже мой, – говорит мама. – Она действительно стала другим человеком.
– Вообще-то, мне нужно кое-что тебе рассказать. Кое о чем, что со мной произошло. Мне нужно рассказать тебе об этом и извиниться за то, что сбежала. Но я не хочу делать это перед всеми.
Я жду, что мама отпустит какой-нибудь язвительный комментарий, но она смотрит на Эмму и понимает, что эти слова потребовали от нее немалого мужества и шутки тут неуместны. Здоровой рукой она обнимает мою сестру за плечи и ведет в кухню. Дверь за ними закрывается.
Потом мы стелим себе постели: Джоди с Сэмом в гостевой комнате, я в маленькой клетушке рядом, Эмма на диване внизу.
– И какие у вас планы? – спрашивает Эмма, пока мы разворачиваем ее спальный мешок.
Я слышу, как мама что-то делает в кухне, а Джоди наверху помогает Сэму чистить зубы.
– Мы все вместе останемся здесь на завтра, посмотрим, как будет мама. Ты улетаешь в воскресенье вечером, я не путаю? Ты доедешь на поезде? Или, может, у Дэна получится тебя отвезти?
– Я разберусь. А как же ваш турнир?
– Ничего страшного. Я не могу бросить маму на тебя одну, это нечестно. Поучаствуем в следующем году. По правде сказать, я все равно не уверен, что он перенес бы все это. А теперь у нас есть законный повод избежать этого испытания.
Эмма кивает, хотя и без особой убежденности.
– Ладно, тогда спокойной ночи, – говорит она.
Глава 39
В дверь моей комнаты стучат. Потом начинают барабанить.
– Что? Что такое? – спросонья едва ворочаю языком я.
