— Господи! Да какое ваше дело?! — Он резко вскинул лицо, и их взгляды схлестнулись. — С чего это вы вообразили себя матерью Терезой? Какого рожна принялись опекать меня, вместо того чтобы поскорее переехать на свою квартиру? И все, все, все, что вы говорите, — сплошная ложь! Тому, кто солгал однажды, нет больше доверия… — Замолчав, он так посмотрел на Зинаиду, что та похолодела и прижала к щекам дрожащие, мокрые от слез ладони. Его слова западали ей в душу, как тяжелые гранитные осколки. «Боже мой, могла ли я думать, что он так сильно любит ее. Хочешь как лучше, а получается… — Она размазала по щекам слезы и всхлипнула, услышав, как хлопнула дверь за Андреем Евтеевичем. — Но ведь он страдал, я и правда думала, что ему будет так лучше. Лучше сразу отрезать и выбросить, чем отщипывать по кусочку. А она… она все равно собиралась замуж. Не просто так же ее вывезли в круиз… Я говорю ложь? А она? Больница! Ну да, как же! Больные не выглядят такими довольными. И потом… — наконец созналась она себе, — он нравится мне. Какая, к черту, миссия? При чем тут мать Тереза?»
Все еще всхлипывая, она поднялась и посмотрела на себя в зеркало. Очевидно, то, что она увидела в зеркале, еще больше ее расстроило. Подойдя к бару, она достала бутылку коньяка и налила себе полную рюмку.
— Ничего, все перемелется, — пробормотала девушка, чувствуя, как по телу разливаются приятные волны. — Через два дня он меня не выгонит. Я буду делать вид, что ремонт идет полным ходом, а в конце концов скажу, что не успела. А потом он уедет на целый месяц.
— Я не уеду, пока вы будете в моем доме, — услышала она голос у себя за спиной и вздрогнула.
— Ваша сиделка не справится с отцом. У меня есть среднеспециальное образование. Наверное, вы еще не знаете, что я — медсестра. Одни пролежни сколько внимания требуют, — произнесла она извиняющимся тоном. — И… дочь… У вас ведь дочь, за которой нужен присмотр… Ну, поймите же сами, пока вы там обустроитесь… Нужен как минимум месяц, чтобы вам обжиться на новом месте.
— Я устал, — голос его прозвучал спокойно и мягко. — Мне надоело изображать заезженную пластинку, повторяя вам одно и то же. Я не из тех, кто женится, а посему у меня нет желания нести ответственность еще за одного человека, — заметьте, за совершенно чужого мне человека.
— Не нужно…
— Нет, выслушайте. — Он усадил Зинаиду на диван, достал еще одну рюмку и разлил коньяк по сосудам. — Пейте. Я ведь прекрасно вижу, что вы частенько прикладываетесь. Это нехорошо, конечно, но меня это не касается. Так вот, на чем мы остановились? Ах, да. Если я и уезжаю на пять лет в Германию, то только потому, что она выходит замуж. Иначе я ни за что не покинул бы этот город. Он слишком дорог мне. Здесь прошли мое детство, юность, здесь я познакомился со своей будущей женой. Только тут я вспоминаю, как она погибла, как я похоронил ее, уехал, но снова вернулся, встретив здесь Леночку… Я не мог предложить ей выйти за меня замуж только потому, что не мог взвалить на ее плечи отца и дочь. У нее, несмотря на то, что она молода, была такая сложная жизнь, что если добавится ко всему еще и это…
Зинаида вдруг почувствовала к Леночке острую зависть, смешанную с внезапно нахлынувшим раздражением. Где же она, горемыка несчастная? А? Ау-у? Не для того ли она усовершенствовала свой итальянский, чтобы в конце концов найти богатенького Буратино?
Она усмехнулась и залпом осушила вторую рюмку коньяку. Все-таки она еще не настолько пьяна, чтобы говорить это вслух.
Он не заметил ее усмешки и сидел расслабившись, погруженный в себя.
— Я не имел права причинять ей боль. Но я был не уверен… Я почему-то был так не уверен в себе, точно мальчишка! Если бы можно было повернуть время вспять! Еще тогда, когда мы осматривали этот дом и я намекал ей на нашего будущего сына, я все сделал бы иначе. А теперь… она выходит замуж… — Он вздохнул, перевел взгляд на девушку. — Остаюсь два дня. А если быть точным, то два дня и три ночи. Но что может измениться за это время? Ничего, понимаете? А если бы еще тогда вы сказали мне, что она в городе… — Зинаида увидела, как блеснули его глаза, и устыдилась своего недавнего злорадства.
— Извините… — Она взяла его за руку, но он отдернул ее и резко поднялся.
— Сегодня, после разговора с Натальей, я заплатил за месяц вперед сиделке. Дочь моего старинного приятеля будет учиться на заочном в пединституте и жить в моем доме, выполняя одновременно обязанности гувернантки. Ее муж присмотрит за домом, — холодный блеск в глазах Андрея отрезвил девушку. Куда делся сентиментальный и растерянный любовник, потерпевший фиаско? Самонадеянный, бессовестный грубиян! Но разве не сама она виновата в том, что вынуждена сейчас слушать его хлесткие слова? — Так что, милая девушка, ничто больше не должно удерживать вас здесь. Сегодня, сейчас же, сию минуту, вы подниметесь к себе в комнату, соберете вещи, а завтра на рассвете я отвезу вас в Москву. Москва город больших возможностей, так что у вас будет множество шансов устроить свою жизнь. Не обессудьте, что вынужден буду поднять вас слишком рано. Надеюсь, до пяти утра вы сумеете выспаться, потому что к семи я должен быть в аэропорту. Мне предстоит еще один трудовой день. Спокойной ночи.
Поправляя на ходу светлые тонкие пряди волос, Зинаида пошла к лестнице. Родинка на ее подбородке задрожала, она смахнула носовым платком нечаянную слезинку и перехватила насмешливый взгляд Андрея, в глубине которого были холод и неприступность.
— Спокойной ночи, — прошептала она.
Через полчаса она была готова к переезду и целую ночь глядела в потолок сухими глазами, прислушиваясь к беспокойным шагам Андрея и тихим стонам его парализованного отца.
* * *
Шины шуршали по влажному утреннему асфальту. Пока еще над городом зависали серые клочья тумана, но, как бы подтверждая прогнозы синоптиков, сквозь туман светлыми бликами проглядывало чистое небо, отмытое от копоти и смога весенними дождями. Последний день мая…
— Да, сударь, — произнес он, сам испугавшись ноток сарказма, изменивших его голос до хрипоты. — Завтра она выходит замуж.
Ветерок, тугой волной ворвавшийся в открытую форточку, поднял надо лбом непослушный вихр. По всему телу пробежала холодная зыбь, и неожиданно он почувствовал, как горько сжалось его сердце.
Андрей свернул с Тверской и, притормозив у перекрестка, замер. По этой улице они когда-то шли. Сидели в этом кафе. Возле бывшего дома графини Разумовской стояли минут двадцать и, дрожа от холода и какого-то необъяснимого внутреннего волнения, ели мороженое. Люди, преодолевающие снежную заметь, кутались в воротники и оглядывались на них, а они только смеялись и теснее прижимались друг к дружке. Запах ее заснеженных волос до сих пор кружил ему голову.
Сейчас сильнее, чем когда-либо, он ощутил, как желанна ему Леночка. Ведь только теряя человека, мы вдруг начинаем понимать, как он нам дорог.
У мусорного контейнера порыв ветра поднял вверх стайку мелко разорванных бумажек. Неожиданно для себя Андрей развернулся, круто подрезав идущую следом за ним машину, пересек двойную полосу разметки и вжал до упора педаль газа.
