Тео изо всех сил брыкался и отбивался, но двое мужчин без труда его одолели. Пока Пил возился с дверью чулана, Тео некоторым чудом удалось вырваться из хватки Бродгёрдла, но его тут же снова скрутили. Пока его запихивали в чулан, Пил еще воспользовался случаем и крепко пнул Тео в живот – а ботинки у него были остроносые. Тео со стоном отлетел к стене… Дверь захлопнулась, оставив его в полной темноте, если не считать щелки внизу, куда сочилось немного света. Лязгнул замок…
– Счастливчик Тео, – проговорил снаружи Могила. Его голос снова звучал шутливо, так, словно его обладатель едва сдерживал смех. – Просто вообрази, будто ты снова в фургоне! Глядишь, время быстрее пройдет.
И действительно хохотнул.
Потом в кабинете погас свет. Тео услышал, как закрылась наружная дверь.
Приподнявшись, он навалился на дверь чулана, хотя справиться с замком большой надежды и не было. Потом приник глазом к замочной скважине. За окнами светила луна – Тео кое-как различал мебель в покинутом кабинете и то, как холодно поблескивали письменные приборы на столе вновь избранного премьера.
Тео сел и попытался справиться с паникой. Он весь вспотел, ладони стали до того скользкими, что никак не удавалось схватиться за круглую ручку двери. Тео закрыл глаза и откинулся к стене, отчаянно пытаясь изобрести план спасения. Ужас, точно яд, пульсировал в его жилах.
«Он кругом прав, – думал Тео. – Могила прав: я такой же, каким был тогда. Такой же беспомощный. И по-прежнему до смерти боюсь его. Это никогда не пройдет».
Грэйвз отлично знал, что творил. Нужное слово было произнесено и упало на благодатную почву. Теперь избавиться от навязчивых мыслей о фургоне стало решительно невозможно…
…В тот первый день Грэйвз натравил на Тео своего пса. И оттащил зверюгу прочь лишь после того, как она изрядно пожевала ему кисть руки и предплечье. А пока воришка корчился и стонал от боли, хозяин отпер фургон и сказал ему:
«Залезай!»
Тео хотел вскочить на ноги и удрать, но боль оказалась слишком сильна. Он не смог ни разогнуться, ни выпустить больную руку из здоровой. Грэйвз взял его за шкирку и зашвырнул наверх.
«Ты в фургон забраться хотел, – сказал он с этаким дружелюбием хуже всяких угроз. – Неужели передумал? Залезай, говорю!»
Лодыжка Тео больно ударилась о деревянный край. Новый грубый толчок – и, оставив сопротивление, он проскочил внутрь.
Грэйвз почти сразу захлопнул за ним дверцу, но и краткого мгновения при солнечном свете Тео хватило, чтобы увидеть внутренность фургона – и глазам своим не поверить. Их было пятеро: четверо мужчин и одна женщина. Все – в кандалах, на общей цепи, привинченной к полу. То есть фургон действительно перевозил достаточно ценный груз, но такой, какой Тео и во сне не приснился бы.
Оказывается, Грэйвз был торговцем рабами.
Путешествие в фургоне тянулось бесконечно. Закованные с Тео не разговаривали – кроме одного мужчины, что сидел ближе других. Когда Тео расплакался, этот человек неловко похлопал его по плечу:
«Не переживай, мальчик. Ты совсем тощенький, и рука покалечена… Никто не позарится тебя купить!»
Это было слабое утешение, однако тот человек не ошибся. Могила держал путь на запад, на рабский аукцион. Там он в течение одного дня продал всех, кого привез. Кроме Тео.
Это его не слишком расстроило.
«Ты мне даром достался, – заявил он невозмутимо. – Поработаешь теперь на меня!»
И улыбнулся, сверкнув металлическими зубами.
39
Темная эпоха
История умалчивает о том, при каких обстоятельствах производились первые вылазки в пределы Темной эпохи. Однако о ее природе стало известно вскоре после Разделения. На первых порах даже делались попытки обосноваться в ней, но их быстро оставили. Папская экспедиция 1433 года, направленная в Темную эпоху, погибла почти в полном составе: вернулись только два человека. С тех пор на ее посещения гражданами Папских государств наложен запрет.
Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств
2 июля 1892 года, 13 часов 30 минут
Пока они одолевали последнюю милю, София вглядывалась в себя. Как повлияло на нее чтение карты Кабезы де Кабры?.. Думая о себе прежней, девочка понимала: в прошлом году, минувшим летом, даже накануне она была, без преувеличения, совсем другим человеком. Сколько раз она фантазировала на тему отыскания родителей! В мечтах София с неизменной благодарностью принимала некое чудесное стечение обстоятельств. Теперь об этом даже речи не шло. Больше того – исчезла личность, питавшая счастливую уверенность в непременном успехе. Возвращение родителей не случится во исполнение желания, услышанного милосердными Судьбами. Отнюдь! Их поиски сулили долгую и тяжелую дорогу. И совершенно не обязательно должны были кончиться успехом. Они запросто могут исчезнуть, как исчезли многие и многие, канувшие в бездну времен. А если она и найдет их, ставших безликими лакримами… как пережить подобную боль?
Однако это осознание не внушало Софии мыслей о собственной беспомощности и непременном поражении. Наоборот! Теперь она твердо стояла на ногах и знала, куда ей идти. А еще она как бы враз повзрослела. Маленькая наивная девочка, невинно веровавшая в Судьбы, осталась в Севилье. Может, тень той прежней Софии гуляла теперь в сумерках по пустым улицам города, – еще один призрак?
«Неужели взросление всегда таково?» – спрашивала она себя и понимала: а ведь, наверное, так и есть. В какой-то миг приходит понимание, что мир тебе ничем не обязан. Он, мир, вовсе не собирается твои желания исполнять. А дальше все зависит от того, как ты себя поведешь и что станешь делать, поняв это. Будешь сидеть на месте и дуться на всю вселенную? Сумеешь примириться с несправедливостью мироздания и не затаить злобы? А может, попытаешься отыскать или создать то, что мир тебе на блюдечке не преподнес?
«Наверное, и то, и другое, и третье, – думала София. – Только по очереди».
Нашарив в кармане серебряную катушку, она погладила большим пальцем прохладные нити. Даже странно было думать, какое большое значение она раньше придавала этому символу. Усматривала в нем связь с могуществом Судеб!.. Теперь катушка казалась ей безжизненной и пустой. Моток ниток – и все. Если в нем что и заключалось, так только милые сердцу воспоминания о последнем годе прожитой жизни. И не более.
Взросление сказывалось еще и по-другому. Она больше не ощетинивалась в ответ на шутливое обращение Эррола и понимала, чего ради он рассказал сказку о фэйри. Он пытался развлечь ее – и София ценила как намерение, так и рассказ. А когда он сказал:
– Ну что ж, репеёк, веди нас прямиком в темное сердце Темной эпохи! Только смотри непременно держись поближе к нам с Розмари… – она не испытала привычного раздражения оттого, что с ней обращались как с ребенком. Лишь мимолетно вздохнула про себя: репеёк… Хотела бы она вправду быть такой маленькой и несгибаемой, как представлял ее сокольничий!
