С самого детства два друга были неразлучны. Казалось, так пройдёт вся их жизнь, и вот…
Было странно думать о Санире как о торговце. Он вернётся, конечно. Купцы стараются все зимы проводить с родными. И всё же расставание на столь длительный срок вызывало странные ощущения.
Нимата, которого теперь звали Нимата дома Фебути, направился к кострам своей новой родни. Там все спали. Молодой стражник побродил среди своих, пытаясь найти хоть немного свободного места у огня. Он уже собирался ложиться на холодную землю, когда Лакути приоткрыла глаза. Посмотрела на своего мужчину, завозилась, отодвигаясь. При её беременности освободить достаточно пространства было сложно, но она бесцеремонно толкала сестёр, и в конце концов Нимата смог втиснулся в образовавшуюся узкую щель…
– Вставай! – сквозь сон услышал он над собой голос Лакути.
Вокруг стояли шум и гам. Солнце близилось к зениту. Костры под звуки музыки и песен обходила процессия жриц.
Большинство горожан были на ногах. Толпа шла к Реке умываться, и толпа возвращалась с Реки, умывшись. Множество людей завтракало, и множество людей уже встало от своих костров после завтрака. Кто-то разговаривал. Кто-то рылся в вещах. Кто-то проверял скотину. Кто-то просто бродил вдоль рва, разглядывая невиданный столб дыма там, где ещё вчера был Город.
Это были те же люди, которые вчера наблюдали, как поджигают их дома. Весь смысл происходившего требовал радости и веселья, песен и танцев, однако редкий горожанин не смахнул слезу, глядя, как огонь охватывает его дом. Каждому пришлось смотреть на гибель очага. Щемило сердце, грусть разрывала грудь, дыхание сбивалось, а губы заученно улыбались и пели слова благодарности Небу и Земле.
– Нимата, завтракать! – настойчиво проговорила на ухо Лакути.
Молодой мужчина приподнял голову и, прищурившись, попытался разглядеть, что она готовит. Ему показалось, что сквозь вонь гари он уловил запах любимой ячневой каши, но нет, Лакути лишь подогревала вчерашний хлеб.
– Осталось мало времени, поднимайся уже.
Нимата подумал о том, какой сегодня день, и одним движением вскочил, схватил из рук женщины кусок горячего безвкусного хлеба, жадно погрузил в него зубы.
Рядом появился Санира. Он был, как всегда теперь, спокоен, подтянут, собран.
– Ещё спишь, стражник? – Взгляд молодого торговца скользнул по Лакути и, оставаясь равнодушным, снова переместился на друга.
Это Нимату всегда в Санире поражало – видеть перед собой самую совершенную красоту в мире, стоять рядом, разговаривать и – не замечать! И это при вечных шатаниях Саниры по всем девушкам подряд! Поразительно!
Нимата оторвал для друга кусок хлеба.
– Пошли умоемся, что ли… – буркнул он. И добавил, пробуя на языке непривычное обращение к собственному другу: —…странник!
Санира, не торопясь, будто выполняя обряд, кивнул, и они направились к Реке.
Сначала шли медленно, размеренно, чинно, но Нимата вдруг сорвался на бег, и они помчались к берегу, на ходу перепрыгивая через догорающие костры и разбросанные тут и там вещи.
Музыка сменила тон, барабаны – ритм, одна песня прервалась, другая началась. Люди стали поворачиваться в сторону сгоревших городских ворот.
– Нужно торопиться! – крикнул Нимата.
Они подбежали к воде, на ходу сбрасывая накидки.
Нимата с завистью посмотрел на шрам на боку товарища. Таким молодой стражник похвалиться не мог. Собственно, никаким не мог. Не было у Ниматы шрамов. А ведь Санира ещё и в поход ни разу не ходил!
Ледяная вода приятно бодрила, охлаждая разгорячённые бегом тела.
Нимата наново вплёл в волосы сдвоенную глиняную трубку – символ взрослости. Принялся нетерпеливо соскребать медным ножом мягкую, едва видимую поросль на верхней губе и подбородке. Он называл её «щетиной». Солнечные лучи отражались от начищенной тёмно-красной металлической поверхности, били в глаза оранжевыми бликами.
– Тебе оружие не для того дали! – раздался полный угрозы голос.
Нимата посмотрел на Саниру. Тот скрёб щетину кремнёвым ножом. Другу тоже не хватало терпения на то, чтобы делать это тщательно.
– Что, предводитель твоей шайки не позволяет бриться медью?
Бовина несколько дней назад подарил своему новому соратнику отличный, необычайно длинный металлический нож, принесённый из странствий по Заходним горам.
Санира посмотрел на друга неподвижным взглядом. Потом продолжил скрести подбородок.
Нимата расхохотался.
– Прекрати, на меня это не действует!
– Не выдумывай, – ответил ему товарищ, следя за тем, чтобы голос оставался неестественно низким.
Нимата, хохоча, хлопнул друга по плечу.
Они ещё раз омыли водой лица и поднялись.
– Мне действительно нужно торопиться, – буркнул стражник, беспокойно оглядываясь на сгоревшие городские ворота.
Поздней осенью Нимата перешёл в дом Фебути. Санира как его друг участвовал в ритуале и заплатил в качестве выкупа прекрасную голубоватую подвеску. Он же теперь хранил полоску полотна, которой при принесении обещаний были привязаны друг к другу руки Ниматы и Лакути. Договор между Субеди и Фебути предусматривал право пары построить дом, и молодой воин то и дело мучил Саниру рассказами о том, как он когда-нибудь заживёт в собственном жилище. Чаще, однако, у него случались приступы неуверенности и сомнений, и тогда Санире приходилось убеждать его вновь и вновь, находя всё новые и новые слова и доводы, что Лакути открыла дверь Нимате совсем не для того, чтобы смыть с себя позор, а потому, что любит его…
Вокруг разрушенных городских ворот уже собралась огромная толпа. Было очень тихо. Нимата протиснулся вперёд и остановился рядом с Гаролой. Тот мельком глянул на молодого стражника и пальцем указал на место по ту сторону ворот, рядом с Нотабой и Тисакой.
Жар, исходивший от холма, был невыносим. Он плыл волнами, обдавая своим обжигающим дыханием землю и всё, что находилось на её лике. Он трепетал, устремлялся во все стороны, накатывался, окутывал.
Этот жар давно уже раскалил, обуглил и превратил в пар многочисленные дары, оставленные внутри Города, в каждом доме: фигурки богинь, людей и животных, зерно, хлеб, молоко, мясо, рыбу, удивительные по красоте и выделке наряды, чаши, миски, кувшины, модели домов[34]. В этот раз было много моделей домов, ведь всё, что поглощал огонь, было построено совсем недавно, а «настоящее» жильё, то, в котором люди жили многие лета, пришлось воссоздавать в глине. Всё это во главе с основной жертвой – самим Городом – сгорело, обратившись в невидимое глазом подношение держащим всё силам, стоящим над всем сёстрам, главным богиням мира небесного, мира воздушного, мира земного и мира подземного – Небу и Земле.
