В глубине души немного удивившись, с какой бесчувственностью он воспринял всю эту ужасающую кровавую картину и как был сам жесток, адвокат добрел до гранитного спуска и по скользким обледенелым ступеням поднялся на берег. Его волновала лишь бессмысленная смерть мальчика. Стоявшие зеваки расступались перед ним, отодвигаясь с боязливым любопытством. Подняв голову, Думанский увидел сани и Яхонта на месте кучера.
— Ты что, до второго пришествия тут стоять собрался? Петух артынский, пупок лебяжий, чего встал-то… — поторопил тот. — Я думал, для тебя небо с овчинку покажется, а ты вон оно что… Не только шнифер первостатейный. Я уж думал, скурвился Кесарь, а ты вот какой — лютый! Только на кой хрен тебе надо было его из-подо льда вытаскивать, чтобы затем застрелить? Изверг ты шанхайский! Ты бы лучше мешки с деньгами вытащил, а не свои удовольствия справлял…
В глазах Викентия Алексеевича была такая бездна презрения, скорби, такое определенное желание и решимость стереть в порошок, смести со своего пути любого, кто посмеет лезть ему в душу, что даже бандитский «вождь» испугался и почувствовал, что «Кесарева» сейчас лучше не трогать. Протянув руку, Яхонт буквально втащил его в сани и посадил рядом с собой. Ни одного из налетчиков-«монашек» с ним не было.
— Надеюсь, твоя добыча и вправду того стоила, — зловеще произнес тот, трогаясь с места. — Столько наших ребят положили.
Контуженный Думанский искусанными в кровь губами без конца повторял только одно слово:
— Пе-тру-ша…
— Да Гаврош твой от такой прорвы взрывчатки все равно не жилец был! — рявкнул Яхонт, сплюнув. — Жалость человека к человеку унижает блатного… Сегодня они умерли, а завтра мы!
Тронулись, не дожидаясь, пока карета и тело прокурора окончательно исчезнут в темной воде, уйдя в речной ил.
До старухиной «малины» по Гороховой было совсем недалеко, но возница Яхонт знай нахлестывал бедную лошадку, вслух рассуждая, какая же важная «касса» может быть так серьезно опечатана. Думанский же думал лишь об одном: какие бы «бумаги государственной важности» там ни таились, обидно будет погибнуть от бандитских рук, сохранив жизнь во всех перипетиях и метемпсихозах последней недели.
Не успел Яхонт ввалиться «на хазу», Никаноровна тотчас выскочила навстречу, как та любопытная Варвара:
— Ну что, касатик, с добычей? Ух какую коробчонку исхитили! Вижу, вижу — золотишка в ней с полпуда будет. На замочике, на крючочике… Люди гибнут за металл, Сатана там…
— Типун тебе на язык, ведьма старая! Ты тут, наверно, всю дорогу каркала, пока мы там… — прикрикнул на «вещую» притоносодержательницу одинокий «вождь». — Сегодня всех потеряли! Сколько ты, дура, тротила в коляску-то всобачила, весь Петербург, что ли, думала взорвать?!! Трепаная рогожа!
Он даже замахнулся на Никаноровну, которая проворно отскочила.
— Едрит твою в качалку, неужели я всех взорвала, — заорала она, оказавшись на безопасном расстоянии. — Я случайно, как я уже говорила, я никогда не повторюсь.
— Хорош петь лазаря! Тащи-ка лучше отмычку какую — у тебя же их на любой манер и размер!
И он посмотрел на незадачливую подрывницу таким же взглядом, каким напугал его четверть часа назад «Кесарев». Никаноровна почувствовала, как сердце уходит в пятки и мороз пупырышками высыпает на коже, ее редкие седые волосы встали дыбом. Трясясь, она завопила:
— Не молчите на меня!!! Слышишь?! Не молчи на меня так!!! — и скрылась в кладовке.
«Идейный вождь» потряс баул. Прислушался. Осторожно предположил:
— Не звенит. Видно, там купюр по самую крышку!
«Кесарев»-Думанский молчал — сведения мальчишки-жигана начинали подтверждаться. Тут и Никаноровна прискакала со здоровой фомкой наперевес. Яхонт ухмыльнулся, поддел инструментом аккуратный замочек с кодом, и тот, лязгнув, отлетел вместе с металлической крышкой: вожделенное содержимое «ларца с сокровищами» открылось на всеобщее обозрение. Никаноровна разочарованно ахнула, а Яхонт завернул длинную непечатную тираду. Только один адвокат, казалось, не был удивлен — хорошо, что на фоне общего глубокого потрясения его реакции никто не заметил. Сундучок был заполнен канцелярскими папками, которые украшали дурацкие бантики педантично завязанных тесемок. «Вождь», оставшийся без «племени», со всего размаху грохнул «ларец» об пол, некоторые из папок раскрылись, в воздухе закружились какие-то бумаги:
— Что за…?! Жук ты навозный, где деньги?!! Это и есть твой «жирный куш», это банк игорного дома или только бухгалтерия?!! Я чего-то не догоняю… Ты совсем оглох, Кесарь — где золото?!!
— Были там еще мешки, кто знал, что так выйдет, что твоих архаровцев положат всех? А ты вместо того, чтобы с берега пялиться, лучше бы тогда помог. А теперь что толку глотку-то драть? Плесни-ка мне лучше водки, а ты, Никаноровна, метнись мне за сухой одежонкой. Не видишь, я насквозь измок и обледенел, замерз я как ледышка — принеси что-нибудь потеплее.
— Ах ты проход поросячий, тоннель лежачий, кал сучий, это все из-за твоего пацана! Повезло ему, что убили, а то бы я сам… Хоть бы одна облигация какая оказалась. Да я тебя за это сам сейчас легавым сдам, всю жизнь у меня отрабатывать будешь! Говори, что за бумаги, чего там написано. Забыл, что ли?! Я ж читать толком не умею!
«Кесарев», втянув голову в плечи, подобрал с пола две папки, на одной из которых значилось «Первопрестольная», а на другой «Санкт-Петербург». Там оказалось множество неподшитых пронумерованных листов, но большая часть их была испорчена водой. Чернила в некоторых местах были полностью смыты, делая невозможным что-либо разобрать. Думанский взял один из уцелевших листов дорогой веленевой бумаги. На нем были выведены витиеватым канцелярским почерком два столбца — списка. С одной стороны гражданским шрифтом перечислялись известные всему Петербургу, а то и всей России, преимущественно дворянские родовые фамилии, гордость отечественной истории и культуры, против каждой из них в другом столбце стояли написанные готической латиницей фамилии инородческие: немецкие или еврейские, польские, чухонские, исковерканные английские (видимо, граждан Северо-Американских Штатов), даже латышские… Адвокат уже начинал догадываться, что за документация попала в его руки, а полуграмотный Яхонт, державший в руках целую раскрытую папку и тоже пытавшийся что-то прочесть (разумеется, безуспешно), вопил, багровея:
— Ну и удружил ты товарищам! «Фартовое дело» с братцем-покойником сварганил?! Да на хрен кому-то это чистописание, туфта архивная?! Ни бельмеса не разберешь, что к чему — справа вон не то цифры, не то шифры какие… Ты ж, сволочь, всех нас подставил, сам фраернулся и братву облажал, усекаешь? Вернись из них кто живой оттуда — на куски бы тебя покромсали, мыша вонючего! Деловых людей с канцелярскими крысами перепутал — на кого ты нас вывел, а?! Была б хоть цена этой «канцелярии», а то она ведь даже для сортира не годная — жесткая, склизкая… Тьфу, мать твою! А откуда столько конвоя — ты ж божился, что всего четверо будет? Бойцы мои опытные — все полегли!!! Я тебе, Кесарев, обещал — не будет банка, пеняй на себя…
