Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
Итак, вперед. Первый день или хотя бы первые часы это будет Париж Элен. Ведь мы собираемся, насколько я понимаю, нырнуть в ее мир? Ну да, она говорит, что жить мы будем у нее на квартире. В той ее квартире, где сама она не живет, но живет кто-то, кто не доставит нам никаких хлопот. Прекрасно. Тем более что выбирать не приходится. Мы подхватываем вещи и вслед за Элен спускаемся на четвертый этаж подземного паркинга. В голливудских фильмах в таких подземельях всегда происходят перестрелки между героями. Но здесь тихо. Она разыскивает свою машину. Это старый-престарый, видавший всякие виды «Форд», основательно пропахший собакой. Кажется, даже не одной. Но он трогается. И выезжает наверх. Наконец-то мы в городе!
Мимо пролетает столь хорошо знакомая по прошлому Парижу башня Монпарнас. Ловлю себя на том, что обещал не вспоминать прошлое. Но если Париж отца я выбросил из головы сравнительно легко, то мой остался при мне, пустил какие-то корешки в памяти, стал частью меня. И ничего с этим не поделаешь, можно лишь добавлять новые впечатления к старым, пересиливать ими старые. Вот эта ночь и есть первое впечатление. И оно – как я теперь знаю – не забудется. Париж Элен должен был быть волшебным. И он оказался именно таким. На авеню генерала Леклерка мы оставили машину перед большими воротами и потащили свои чемоданы к ним. Вокруг был нормальный современный респектабельный город с зарешеченными витринами магазинов и кое-где еще светящимися brasseries[52]на углах улиц. Но ничего не предвещало. Элен нажала несколько цифр кода и мы вошли…. За стеной современного города скрывался… сад. Как потом выяснилось, даже с кустиками дикой земляники, пробивающейся меж камней. Запах цветущего жасмина окатил нас. Справа был дом – добротный двухэтажный дом конца позапрошлого (теперь уже) века. Но он был реален. Прошла кошка. Да, сюда, направо, последняя дверь… Замок заедает, так что вам придется немножко привыкнуть… Из прихожей мы попадаем в просторный зал, по углам которого прячутся в темноте разные вещи: зеркала, детская лошадка начала ХХ века, индийский слоник в попоне из треугольных зеркалец – и во всю стену стоит библиотека как-то странно опеленутых временем книг. Книг из библиотеки вечности. Их не трогают, не перемещают, не дай бог, не выбрасывают; они занесены в инвентарные списки и расположились здесь навсегда. И вообще, от квартиры веет основательностью ее уюта; такие дома я видел в старом Тбилиси, и там так же старые, отслужившие свое вещи накапливались, наслаивались на другие старые вещи, чтобы со временем создать неповторимый букет. Неважно, что это будет, – духи, вино или память: попробуйте тронуть здесь что-нибудь – и все разрушится.
– Вот, это моя квартира, – объявила Элен. – Вы будете жить здесь. Я здесь не живу, я живу там, с Арманом. А здесь – только Николя. И один раз в неделю приходит женщина, которая дает уроки дикции…
Зажегся свет, возникла кухня: плита, стол под абажуром, две скамейки, стул, похожий на трон, – по-видимому, привилегия этого самого Николя, – который вскоре объявился и сам, слегка заспанный, похожий на Костю Райкина, в туфлях с загнутыми носами, как у старика Хоттабыча.
– Здравствуйте, – сказал он по-русски, – хотите кофе?
Он попытался заварить кофе, но у чайника оторвалась ручка, и мы кипятили воду в кастрюльке; вообще все здесь было испытанное жизнью, поношенное, настоящее, никакого «тефаля», никаких картинок из глянцевых журналов о том, как якобы живут они и как якобы должны жить мы.
– Ну вот, – сказала Элен, когда кофе был наконец готов и мы расселись за столом. – У нас в Париже три дня. Один день вы просто отдохнете. Потом у нас есть визит в «Verdier» – Жерар хочет знать ваши впечатления о Сен-Мало – и маленькое интервью с «Фигаро». А потом мы поедем ко мне. Я познакомлю вас с Арманом. Если хотите, мы пойдем в этот парк, где я гуляю с собаками. Там был песчаный карьер… И вдруг в муниципалитет пришел человек и сказал: а хотите, я сделаю на этом месте парк? С лягушками, с жабами, с птицами? Абсолютно нетронутый уголок живой природы? И они согласились. И он сделал. Абсолютно сумашечий человек! Это лучшее место в Париже. А потом мы поедем в Тюлль, там нас ждет владелец книжного магазина Пьер Ландри – ну, вы еще узнаете Пьера – это тоже абсолютно сумашечий человек! Он распродал в этом Тюлле треть тиража книги и просит еще. Туда тоже спустятся с гор люди, философы, которые ушли туда в 1968-м и до сих пор живут там коммуной… Потом Лаграсс – там «Verdier» открывает книжный магазин, и Боб очень хочет, чтобы открытие совпало с представлением вашей книги. Нас встретит Иван Миньо – о, это необыкновенный человек! Он перевел для «Verdier» всего Хармса и теперь будет переводить Хлебникова…
– Но ведь Хармса невозможно перевести.
– Понимаете, это было невозможно. Это никому не удавалось. Но Иван, он тоже сумашечий человек. И чтобы лучше понять язык, звук Хармса, мы вдвоем ходили по лесу и орали. Целые куски… И это удалось… Поймать музыку…
Часы на стене показали три. Над головами у нас был высокий застекленный потолок, сквозь который, мерещилось, проглядывали зеленоватые звезды. На столе – арбуз, куча продуктов и бутылка вина… Но мы так устали, что хватило и кофе, сваренного Николя. Потом по винтовой лестнице нас провели во второй этаж в небольшую, тоже заставленную какими-то старинными вещами комнату, где мы смогли наконец распаковать свои вещи, открыть окно и погрузиться в сон, волшебный сон эльфов, в котором живут гномы-архитекторы природных ландшафтов, горные философы и Иван Миньо, который, перекликаясь с Элен, как две кукушки, высекает в лесной тишине фразы Хармса…
Мы проснулись в великолепной свежей тишине сада. Вставать не хотелось. Я поразглядывал полки с книгами, из которых половина была на русском. В ванной дверь не закрывалась на замок и была сделана просто из досок, а лампочка была ввинчена прямо в патрон, без всяких абажуров. Это как-то обнадеживало. Свойскость места всегда обнадеживает. Я подумал, что давно не просыпался в такой спокойной обстановке. Потом мы спустились вниз, Николя в своих загнутых туфлях уже был там и варил кофе.
– Привет! – приветствовал он нас. – Хотите кофе?
– Нет, чуть погодя.
– В этом доме в начале ХХ века жило много русских эмигрантов, – сообщил Николя. – Это была совсем окраина Парижа.
– Революционеры?
– Может быть.
– Тогда все были революционеры, – сказал я. – Эсеры или социал-демократы. Это сейчас революция должна искать для себя новые формы. Другие смыслы, другую пластику. Другой темп. Время якобинства прошло. Вы не считаете?
– Я просто не думаю об этом…
Он определенно неплохо говорил по-русски.
– Ваш русский, Николя… – попытался я выяснить этот вопрос. – Откуда он?
Он улыбнулся – совершенно обезоруживающе:
– Нравится…
Мы сходили в ближайший супермаркет и накупили кучу продуктов, чтобы не чувствовать себя в доме только гостями, но яичница со всякой всячиной в два пальца толщиной (рецепт которой я привез из Тбилиси вместе с названием: чижи-пыжи) произвела на Николя, довольствующегося чашечкой утреннего кофе, устрашающее впечатление. Он предупредил, что на несколько дней покинет дом, и на прощание оставил визитку: Nicolas Planchais, comédien voix off[53].
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
