На улице стояла красивая ночь с большими, размером с кулак, южными звездами, ярко светила перевернутая вверх рогами турецкая луна.
– Завтра уезжаю в Париж, – сказал Болотов. – Но не хочу ночевать в банке.
– Ночевать в банке не надо. Но и уезжать в Париж не следует, – сказал Кольцов. – Через три дня кто-то сообщит турецкой полиции, что из банка доносятся какие-то крики.
– Не имеет значения. Вполне возможно, что это сделает ваш сосед – кондитер? Не вы, а он скажет турецкой полиции, что вы вернулись из Парижа, и у вас есть подозрение, что в банке кто-то хозяйничает. Остальное – дело полиции.
– Допустим, – согласился Болотов.
– Но где-то надо бы переночевать? – зевнул Красильников и добавил: – Вроде бы ничего такого тяжелого не делал, а в сон клонит, устал.
– Тут ночи осталось всего ничего, – сказал Болотов. – Знаете что: проведаем кондитера.
– Глубокая ночь. Люди спят, – засомневался Красильников.
– Он не спит, – убежденно сказал Болотов.
– Пошли, – согласился Кольцов. – А завтра переберемся в какую-то гостиницу на окраинах Константинополя. Нам с Семеном надо хоть на несколько дней затаиться, – и добавил, глядя на Болотова: – И вы тоже эти дни побудете с нами. И нам хорошо, и вам нетоскливо.
Они покинули территорию банка, прошли до конца ограды и посмотрели на кондитерскую. На всей улице Панкалди лишь одно окно светилось: в жилых апартаментах, рядом с кондитерской.
Глава шестая
Кольцов исчез. Идут дни, но он не появляется. Лишь понапрасну разбередил его душу. Слащев на короткое время даже поверил, что в его жизни еще может наступить светлая полоса.
Но почему его нет? Если бы что-то случилось, наверняка об этом хотя бы несколькими строками было в газетах
– Мустафа! – позвал он.
Мустафа, как вышколенный адъютант, тут же возник во дворе:
– Что надо, Яков Александрович?
– Свежие газеты брал?
– Нет. Вы не приказывали.
– Бери! Теперь новости, как дождь: не знаешь, будет или нет, слабый или сильный, тихий или с ветром. А в газетах все напишут.
– После обеда схожу.
День прошел, как почти сотня других, и сколько их еще, таких же пустых, серых, ничем не запоминающихся, промчатся мимо, ничем не задев Слащева.
Вечером он внимательно просматривал газеты, принесенные Мустафой: старые – трехдневной давности – и совсем новые – сегодняшние. Но ничего заслуживающего внимания не обнаружил. Прочитал лишь еще одно короткое сообщение о транспорте, ушедшем с очередной партией беженцев, солдат и офицеров в Советскую Россию. Подумал: редеют ряды русских в Турции, пройдет совсем немного времени, и даже словом по-русски не с кем будет переброситься. Поднимаясь из-за стола, он еще раз бросил взгляд на свежую газету. Его чем-то привлекли несколько строк мелким шрифтом в самом низу последней страницы. Мельком прочитал короткое сообщение и не поверил своим глазам.
Снова присел за стол и уже внимательно, слово за словом, прочел полицейское сообщение:
«Как уже сообщалось, двумя неделями раньше была совершена неудачная попытка ограбления русского банка. Спустя время грабители решили повторить попытку и вчера, при попытке сопротивления, были уничтожены. Главарь банды – русский бандит Жихарев, личности остальных двух выясняются. Всех, кто может пролить какой-либо свет на это ограбление, просим обратиться в полицию».
Вот и все! Что там случилось, если не появится Кольцов, он теперь никогда не узнает.
Если все обошлось для Кольцова благополучно, он должен в ближайшие дни появиться. Или уже не появится никогда. Вполне возможно, он вынужден был бежать. А может, случилось что-то еще худшее. Профессия у него: спаси и помилуй. Каждый день, и днем и ночью, даже в относительно мирное время, рядом со смертью ходит.
Независимо от этого надо что-то предпринимать. Но что?
Постепенно одна мысль, которая нет-нет и прежде возникала в его голове, стала обретать какую-то ясность. И уже спустя совсем короткое время он понял, что должен поступить именно так. Во всяком случае, он сейчас был убежден, что это единственный поступок, о котором он не пожалеет даже в том случае, если его жизнь даст крен в худшую сторону.
На следующее утро он решительно оделся, вышел из домика.
– Генерал куда-то уходит? – спросил Мустафа. – Что сказать вашей жене?
– Скажи, что генерал ее по-прежнему любит. Маруську тоже.
– Это будет ей приятно услышать. Но она захочет узнать, куда вы пошли?
– Генерал еще сам не знает, куда понесут его ноги, – уклонился от прямого ответа Слащев. Он с юных лет верил в то, что, если какая-то мысль овладела им и мозг ее не отбросил, значит, надо приступать к ее осуществлению. Во всяком случае, так он поступал все последние годы, и военное счастье не обходило его стороной.
Миновав прибрежные улицы Галаты, Слащев уселся в фуникулер, еще не до конца зная, что предпримет. Вернее, он не знал, как к этому подступиться, с чего начинать.
Мелькали за окном вагона скромные серые дома, потом вагон долго мчался в темноте туннеля, и на свет он выскочил в совсем другом мире: это был район Пера. Время от времени он замечал на отдельных домах флаги. На эти флаги он насмотрелся там, в заливе Золотой Рог. И здесь они тоже! Их вывесили посольства на своих домах.
Посольство – вот что ему нужно! Итальянское посольство!
Кто-то из пассажиров фуникулера подсказал Слащеву, где ему выйти. И вскоре он уже разговаривал с двумя господами: итальянским консулом и его переводчиком. Русские переводчики появились в консульствах с тех недавних пор, когда в Турции оказалось много русских, сопровождающих Русскую армию, покинувшую поначалу Новороссийск, а затем и Крым.
Ни на что не рассчитывая, Слащев пробился к консулу. Консул сказал, что он рад бы помочь прославленному генералу, но консульства – учреждения, в которых царит рутина.
– В данном случае я говорю о рутине в положительном смысле, как о незыблемом порядке. Мы не можем сделать быстрее то, что не можем сделать быстрее, – сказал консул. – Визы для вашей семьи будут готовы недели через две. Если я очень постараюсь, дней через десять.
– Мне некогда ждать. Мне они нужны сегодня, – сказал Слащев.
– Увы! – ответил ему консул. И они попрощались.
В коридоре Слащева догнал переводчик:
– Господин генерал! Все не так безнадежно! Господин консул советует вам обратиться в репатриационную комиссию Лиги Наций.
– Что это за зверь? – спросил Слащев.
– Это Комиссия по делам военнопленных и беженцев. Называется комиссия «Помощь Нансена», – объяснил переводчик. – Это буквально рядом.
