– Хорошо. Объясни мне. Что за мысли дурацкие?
– Ну, во-первых, до меня только сейчас дошло, какой груз ответственности на мне повиснет, когда родится ребенок. А если с тобой что-нибудь случится? Если ты умрешь? Или встретишь какую-нибудь нормальную женщину и решишь, что она тебе больше нравится, и все закончится разводом? Что я буду делать? Я ведь не смогу больше выйти замуж. Никто не захочет жениться на тетке с ребенком. Порченый товар. Типа «она милая, но...» – ну, ты понимаешь, «такая славная женщина, но у нее шестилетний ребенок».
Эндрю ошалело крутит головой:
– Ничего со мной не случится, и я не собираюсь с тобой разводиться. И ни с какой нормальной женщиной я не смогу жить. Я даже не знаю, как это делается. Ну что, это все?
– Нет, – говорю я. – Не все. Я буду плохой матерью. Я тебе все время это говорила, но ты меня не слушал, а теперь у нас будет ребенок, и уже слишком поздно, и я буду ужасной матерью. Ужасной. Не надо было мне тебя слушать. Надо было, как Стейси, стоять на своем.
Я совершенно выбилась из сил. Дышу с трудом, голос стал неестественно высоким, и скоро, кажется, хлынут слезы.
– Зайка, – говорит Эндрю. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Все у тебя получится. Смотри, сколько ты уже смогла сделать – научила двухлетку какать в горшок, убирала чужую блевотину, а потом приняла самое бескорыстное решение в своей жизни. Ты готова на все сто.
– Нет. – Я реву и пытаясь вдохнуть при этом хоть сколько-нибудь воздуха. – Не готова. Это были чужие дети. С чужими легко. Что бы ты с ними ни сделал, их всегда можно отослать к их собственным родителям, и пусть они сами кашу расхлебывают. А теперь я буду родителем. Мне кашу расхлебывать. От начала до конца – и меня это приводит в полный ужас. А если я ошибусь? Если я ей вообще всю жизнь испорчу? Что я тогда буду делать? – Мне не хватает воздуха, я чувствую, что вот-вот упаду в обморок. Пытаюсь вдохнуть, но воздух не проходит.
– Ты в порядке? – спрашивает Эндрю. Мотаю головой.
– Я. – Вдох. – Не могу. – Вдох. – Дышать. – Вдох.
– Как это – не можешь дышать? Ты серьезно?
Я киваю головой, пытаясь между всхлипами вдохнуть воздух. Эндрю вскакивает с кровати и несется к двери.
– Потерпи! – кричит он. – Я сейчас вернусь. Сейчас бумажный пакет найду и вернусь.
Я опять киваю и пытаюсь успокоиться, но дыхание никак не хочет восстанавливаться. Последний раз у меня такое было, когда мне было семь лет и наша собака померла прямо у меня в кровати. Это был кокер-спаниель по имени Шала-Лула-Лав, и потом выяснилось, что люди, от которых она нам досталась, знали, что у нее больная почка, но ничего нам не сказали. Можете себе представить мое состояние, когда я проснулась и обнаружила, что рядом со мной лежит мертвая, уже окоченевшая собака. Потом мне много лет снились кишащие червями собаки-зомби.
Проходит около минуты, и Эндрю несется обратно. В руках у него коричневый бумажный пакет. Большой. С ручками.
– Вот, – говорит он и разворачивает перед моим лицом пакет. – Дыши сюда.
Мое удушье чудесным образом исчезает, и я теперь могу не только дышать, но и вволю потешиться над ситуацией.
– Эндрю, – говорю я. – Это мешок для овощей. У меня вся голова туда влезет.
Эндрю жалобно смотрит на меня и неловко пожимает плечами:
– Других бумажных я не нашел. У нас нет маленьких бумажных пакетов.
Меня начинает разбирать неудержимый хохот.
– Эндрю, милый, ты смеешься? Тут не подходят такие пакеты. Надо маленький, как для завтраков.
Он снова жалобно дергает плечами:
– Извини, я не знал. Ты сказала, что задыхаешься, я и принес тебе бумажный пакет.
Мне приходит в голову, что, может, не стоит волноваться о том, что я испорчу жизнь ребенку. Эндрю, похоже, примет в этом не меньшее участие.
– Я смотрю, тебе уже лучше.
– Да, – говорю я. – Получше. По крайней мере дышать могу.
Эндрю встает, идет к тумбочке у своего края кровати и открывает ящик.
– Вот, – говорит он. – Я хотел отдать тебе завтра, но, по-моему, сейчас самый подходящий момент.
И он протягивает мне маленькую коробочку, обернутую в серебряную бумагу и перевязанную розовой ленточкой. Господи, неужели? Аккуратно разворачиваю. Коробочка из ювелирного магазина.
– Ты говорил с Джули? – спрашиваю я, поднимая бровь.
– С Джули? Нет. Но забавно, что ты спросила, потому что она всю неделю звонила мне на работу и оставляла сообщения, а у меня так и не дошли руки перезвонить ей. Ты не знаешь, чего она хотела?
– Нет, – вру я. – Понятия не имею.
Интересно. Значит, не Джули его надоумила. Что-то мне не верится, что он сам догадался. Тут же проносится мысль о том, что он, наверное, еще кое-что знает, о чем я и понятия не имею. Я открываю крышку коробочки и вижу маленькие платиновые сережки в виде колечек, усыпанных по кругу бриллиантиками. Красивые!
– Это за то, что ты вырастила в животе нашего ребенка, – честно признается он.
Я вот-вот разревусь. Какой он иногда бывает хороший.
– Мне так нравится, – говорю я, вдевая сережки. – Ты у меня просто умница.
– Сам знаю. Ты об этом, пожалуйста, не забывай. Я вдеваю вторую сережку и собираю волосы в хвостик, чтобы продемонстрировать ему.
– Тебе идет, – говорит он. Потом забирается обратно в кровать и целует меня. – Лар, ты не сможешь быть идеальной мамой. Ты будешь делать такие же ошибки, как и все. Но у тебя все получится, потому что ты всегда остаешься такой, какая ты есть. Это я в тебе и люблю, и Паркер это в тебе будет любить, поверь мне.
– Дай мне платочек, – прошу я.
Эндрю вытаскивает из своей тумбочки пачку платков и протягивает мне.
– Спасибо, – говорю я и громко сморкаюсь, разбрызгивая сопли по всему одеялу. – Вот такая романтика.
– Как всегда, – отвечает он. – Ну что, тебе уже лучше?
– Думаю, да. – Я наклоняюсь к нему и целую в щеку. – Я люблю тебя.
– И я тебя люблю.
Он подползает поближе и кладет руку мне на живот.
– Ну и как ты думаешь, – спрашивает он, – теперь ты готова?
Я вытаскиваю еще один платок и сморкаюсь, а потом решительно киваю головой.
– Да, – говорю я. – Думаю, готова.
