Подойдя к первым из трех внутренних ворот тюрьмы, мы предъявили свои паспорта, и нас беспрепятственно пропустили. На вторых воротах стражник посветил фонарем нам в лицо и внимательно оглядел меня, но ничего не сказал и тоже пропустил нас, и я уже решила, что мы в безопасности.
Однако когда мы подошли к главным воротам, то увидели, что подле них стоит караул из двадцати солдат, и я услышала, как у Акселя перехватило дыхание.
– Нашего человека здесь нет, – прошептал он. – Надо возвращаться.
Мы развернулись, пересекли открытое пространство двора и нырнули под открытую галерею, где несколько грумов чистили лошадей. Мы остановились в тени, но нас выдавал фонарь в руке Акселя.
Что нам оставалось делать? Мы оказались в ловушке. Если мы вернемся в мою камеру, то, быть может, мне уже никогда не удастся снова выбраться из нее. Но и пройти через главные ворота мы тоже не могли, потому что часового, которого подкупил Аксель, нигде не было видно. Сам по себе это был тревожный сигнал: может быть, его арестовали? Возможно, он уже выдал план Акселя, во всяком случае то, что ему было известно?
Пока мы стояли и размышляли, грумы закончили свои дела и повели лошадей прочь.
– Давайте пойдем за ними, – прошептала я, и Аксель, который, как я подозреваю, не знал, что же теперь делать, согласился.
Грумы привели нас, как и следовало ожидать, на конюшню, из окна которой я видела, как всадники и повозки выезжают и въезжают через боковой вход для прислуги. В отличие от главных ворот темницы, этот проход, предназначенный для поставщиков провизии, охранял всего один часовой.
Времени на раздумья не осталось. Я знала, что Аксель хороший кучер и что он умеет управлять экипажем, так что с маленькой повозкой наверняка справится. Все, что нам нужно, это подходящая повозка, нагруженная мешками из-под муки, или бочонками, или ящиками. А мы будем изображать из себя поставщиков.
– У вас есть рубашка под сутаной?
– Да.
– Тогда снимайте сутану и делайте вид, что вы кучер.
Он сделал так, как я просила, и мы принялись искать подходящую повозку. К счастью, в этот час в конюшне осталось совсем мало грумов – время приближалось к часу пополуночи, – так что никто не задавал нам ненужных вопросов. Мы переходили из одного бокса в другой, пока, наконец, нашли старый фургон, в который поспешно впрягли сонную, но на вид вполне здоровую лошадь.
– Мы реквизируем тебя на службу стране, – обратился Аксель к лошади, надевая на нее сбрую, которую снял с крючка на стене, где оставалось еще достаточно упряжи и постромок.
Несколько пустых мешков из-под муки и других продуктов, большой глиняный кувшин и несколько одеял составили весь наш груз. Мы влезли на облучок, Аксель легонько коснулся лошади длинным хлыстом, который нашел на дне фургона, и мы двинулись в путь.
– В Жантийи? – поинтересовался стражник у Акселя, когда мы подъехали к воротам.
Аксель кивнул, и нас без помех пропустили наружу.
Как только лошадь выехала на улицу, я почувствовала, как невероятное напряжение отпускает меня. Мы покатили по булыжной мостовой, повозка только-только начала набирать скорость, как вдруг впереди, примерно в пятидесяти футах, я увидела смутные очертания какого-то сооружения, выступающего из темноты. Подъехав ближе, мы разглядели, что это баррикада, поспешно сооруженная из камней, бревен, сломанных старых кроватей, столов и стульев, в беспорядке сваленных на мостовую. Путь был закрыт, и проехать мы не могли.
Аксель попытался развернуть повозку, чтобы вернуться туда, откуда мы приехали. Но пока фургон медленно и неуклюже поворачивал, из темноты вышли люди с лампами и факелами в руках. Это были парижане, коммунары. Очевидно, они тайком подошли сзади, пока мы приближались к баррикаде. Бежать было некуда. Мы снова попали в ловушку. И в этой толпе была Амели.
На лице ее застыло торжествующее выражение, она держала в руке пистолет и явно была здесь главной.
– Слезайте и поднимите руки.
Аксель спрыгнул на мостовую и помог спуститься мне.
– Снимите шляпу, – обратилась она ко мне.
Что оставалось делать? Я сняла шляпу, и длинные светлые волосы водопадом упали мне на плечи.
Я увидела, как у Амели округлились от удивления глаза.
– Идиотка! – выплюнула она. – Неужели ты действительно надеялась сбежать от Комитета бдительности? – Амели повернулась к стоявшему рядом с ней мужчине. – Я знаю эту женщину, это узница номер 280. Немедленно отведите ее обратно в Консьержери и сдайте на руки капитану стражи.
Аксель сделал шаг вперед, закрывая меня собой, вытащил пистолет и направил его на Амели:
– Отпустите ее.
– Арестуйте ее! – приказала своим спутникам Амели.
Они двинулись вперед, намереваясь схватить меня. Аксель выстрелил, и один из мужчин упал. Потом Амели выстрелила в Акселя и попала ему в плечо. Я закричала. Он покачнулся и рухнул на землю.
И тогда я рванулась к Амели, но несколько коммунаров схватили меня и потащили по дороге, по которой мы ехали к свободе совсем недавно, обратно в тюрьму.
– Не беспокойся, узница, он будет жить, – крикнула мне вслед Амели. – Во всяком случае, он проживет достаточно долго, чтобы рассказать нам всю правду, даже если для этого придется пытать его.
Я плюнула в нее.
– Когда сюда придут армии-освободительницы, вы все умрете. Вы все умрете страшной смертью.
Амели только рассмеялась в ответ.
– Это ты умрешь, узница номер 280. И очень скоро. Мы – Комитет бдительности. Мы не позволим врагам революции избежать правосудия.
30 сентября 1793 года.
У меня больше ничего не осталось. Желтая перчатка моего сына, маленький ангел, которого когда-то давно подарил мне Аксель, обручальные кольца, мое и Людовика, и пояс Святой Радегунды. И еще этот дневник, летопись моей жизни.
Впрочем, чего еще мне желать? Мое время почти истекло.
Каждое утро и вечер к моему окну прилетает воробей, маленькая темно-коричневая птаха с желтыми лапками и оранжевым клювом. Он совсем тощий, я вижу, как он дрожит на осеннем ветру и пушит перышки. Я кормлю его крошками грубого черного хлеба, который мне дают теперь. Эта еда годится только для крестьян и воробьев, но не для королевы!
Ах, если бы он был почтовым голубем и мог полететь к Акселю! Я надеюсь, что Аксель сейчас в Швеции. Он свободен и счастлив. Я знаю, что он был ранен, но думаю, что рана уже зажила. Он сидит в кресле у красивого озера, и у его ног лежит Малачи. Он думает обо мне.
Розали дает мне настойку цветков померанца и эфир, так что я сплю целыми днями. По ночам, однако, я слышу крики. Число казненных увеличивается с каждым днем. Им страшно. Да благословит их Господь…
