Наконец двери лифта раскрылись. Репортеры бросились рысью вокруг стадиона: чтобы попасть в раздевалку той или другой команды, надо было выйти на улицу, где уже стало по-ноябрьски холодно. Дорис с Патриком тоже вышли из-под окружавшей стадион колоннады и молча проследовали на автостоянку. Температура успела сильно упасть, но Уоллингфорду было даже приятно прикосновение холодного ветерка к разгоряченным щекам и ушам; шапку он снял и шел, держа миссис Клаузен за руку. Было, наверное, около нуля, пожалуй, немного подмораживало, но казалось еще холоднее — видимо, из-за ветра.
В машине Дорис сразу включила радио; после ее замечания на стадионе Патрик удивился, что она хочет послушать трансляцию матча. Семь раз «Пэкерз» теряли мяч — столько же, сколько в матче против «Атланта Фэлконс» одиннадцать лет назад.
— Даже Ливенс промазал? — недоуменно воскликнула миссис Клаузен. — А Фримен? Сколько мячей он принял? Может, два паса за всю игру… А мог бы и до десятиярдовой отметки дойти!
Мэтт Хасселбек, новый нападающий «пэкеров», успешно закончил свой первый матч в НФЛ — в двух из шести попыток он продвинул мяч на 32 ярда.
— Ух ты! — насмешливо воскликнула миссис Клаузен. — Ишь как разошелся!
Финальный счет был двадцать семь—семь в пользу Сиэтла.
— Все равно было здорово! — сказал Уоллингфорд. — Мне страшно понравилась вся игра! И еще мне понравилось быть с тобой.
Он расстегнул ремень безопасности и улегся на переднем сиденье рядом с Дорис, положив голову ей на колени. Повернулся лицом к панели приборов, а правую ладонь положил ей на бедро. Он чувствовал, как бедро ее напрягается, когда она нажимает на газ или отпускает педаль и когда переносит ногу на тормоз. Она нежно погладила Патрика по щеке и тут же ухватилась за руль обеими руками.
— Я люблю тебя, — сказал Патрик,
— Я тоже постараюсь тебя любить, — сказала она. — Правда, постараюсь.
Уоллингфорд понимал: это самое большее, что она может ему сказать. На лицо ему упала ее слезинка, но он сделал вид, что ничего не заметил, лишь предложил немного повести машину — зная, что она откажется. (Кому охота ехать в машине, которую ведет однорукий?)
— Ничего, я вполне могу вести, — тихо промолвила Дорис. И прибавила: — Сейчас мы едем к тебе в гостиницу, на всю ночь. А с маленьким Отто побудут мои родители. Ты с ними завтра утром тоже увидишься. И с Отто. Они уже знают, что я выхожу за тебя.
Свет фар встречного автомобиля мельком осветил салон их холодной машины. Если миссис Клаузен и включила обогрев, то он не работал. Стекло дверцы с водительской стороны было приспущено. Дорога оказалась почти пустой — большинство болельщиков оставались на стадионе «Ламбо» до самого конца матча.
Патрик решил было сесть и даже пристегнуть ремень безопасности. Ему хотелось снова увидеть ту гору угля на западном берегу реки. О чем говорила ему эта гора — может быть, об упорстве?
А еще Уоллингфорду хотелось увидеть отсвечивающие в темноте телевизионные экраны. Похоже, все телевизоры в городе были включены — шли последние минуты игры, и никто, конечно, не выключит телевизор, пока не закончится послематчевый анализ с комментариями.
Но на коленях у миссис Клаузен было так тепло и уютно, и Патрик решил, что лучше будет лежать, ощущая на лице ее слезы, чем сидеть и видеть, как она плачет.
Когда они подъезжали к мосту, она сказала:
— Пожалуйста, пристегни ремень. Я не хочу тебя потерять.
Патрик быстро сел и пристегнул ремень. В машине было темно, и он не видел, перестала она плакать или нет.
— Можешь выключить радио, — сказала Дорис. Он выключил. Они молча проехали мост. Куча угля надвинулась на них и, постепенно уменьшаясь, осталась позади.
«Никогда не знаешь, что тебя ждет, — размышлял Уоллингфорд. — Неизвестно, как сложится твоя жизнь с другим человеком». И все же ему казалось, что он может себе представить свое будущее с Дорис Клаузен. Он видел его в таком же необычном и резком свете, в каком когда-то увидел обручальные кольца, вынырнувшие из темноты, — там, под настилом причала. В будущей жизни с Дорис ему чудился золотистый блеск — может быть потому, что это будущее казалось ему незаслуженным. Он был не более достоин ее любви, чем обручальные кольца — вместе со всеми сбывшимися и несбывшимися надеждами — заслуживали того, чтобы их приколотили гвоздем под причалом в нескольких дюймах от стылой озерной воды.
Сколько времени он и Дорис будут принадлежать друг другу? Гадать бесполезно и бессмысленно — так же бессмысленно, как пытаться определить, в какую из висконсинских зим лодочный сарай рухнет и утонет в безымянном озере.
— А как оно называется, то озеро? — вдруг спросил он у Дорис. — То, где домик… Ваше озеро.
— Нам не нравится его название, — сказала она. — И мы никак его не называем. Для нас это просто домик на озере.
Затем, словно догадавшись, что он думал об их с Отго обручальных кольцах, прибитых под причалом, прибавила:
— Знаешь, я взяла с собой наши кольца. Я тебе их покажу, когда приедем в отель. На этот раз я выбрала платину. И свое я буду носить на правой руке. (На той же, что «львиный огрызок» будет вынужден носить свое.)
— Ты, наверное, и сам знаешь, какую на них сделали надпись, — добавила миссис Клаузен. — «Никогда ни о чем не жалей!»
Уоллингфорд прекрасно знал, откуда она это взяла. Даже для него эти слова за версту отдавали футболом — а еще в них чувствовалось мужество, которого ему всегда не хватало. Этот девиз был вывешен внизу у лестницы на стадионе «Ламбо», над дверью в раздевалку команды «Пэкерз».
— Я все понял, — сказал Патрик. В туалете на стадионе он видел болельщика, борода которого была выкрашена желтым и зеленым, как и физиономия Донни; и только тут понял, что такое настоящая преданность. — Я все понял, — повторил он.
— Нет, еще не все, — возразила миссис Клаузен. — Пока еще не все, не совсем все. — Он посмотрел на нее внимательно — она уже перестала плакать. — Открой бардачок, — сказала она. Он колебался, ему почему-то казалось, что там лежит заряженный револьвер Отго Клаузена. — Ну же, открывай!
В бардачке лежал конверт с торчащими из него фотографиями. На них были видны дырочки от кнопок и кое-где пятна ржавчины. Конечно, он сразу догадался, откуда эти фотографии, — еще до того, как увидел, что на них изображено. Это были те самые фотографии — не меньше дюжины, — которые были когда-то приколоты кнопками к стене с той стороны кровати, где спала Дорис. А потом она их сняла, потому что не могла больше их видеть.
— Погляди на них, пожалуйста, — попросила она и остановила машину.
Они были уже недалеко от гостиницы. Она просто остановилась, прижавшись к тротуару, но мотор оставила включенным. Центр Грин-Бея был почти пуст, все сидели по домам или возвращались домой со стадиона «Ламбо».
