«Не избавиться ли от фофановских тетрадей? — думал Софрончук. — Опасной они стали штукой. Может, того, в приемную Смотряева отправить, и дело с концом?»
Но, поколебавшись, все же решил заложить коричневый пакет в свой собственный рабочий сейф и отправился по подземному ходу в здание ЦК.
Отпер дверь ключом, начал открывать ее и застыл. В кабинете горел свет. Во второй раз за день вынул оружие — а ведь до этого годами делал это только на стрельбах. Рывком распахнул дверь.
За его столом сидел, развалясь, Ульянов и глупо улыбался. С первого взгляда было ясно, что он подшофе. Перед ним стояло несколько бутылок коньяка — одна совсем пустая, вторая — почти, и две еще непочатые.
Софрончук не знал, как реагировать на это зрелище. Решил сделать вид, что ничего особенного не происходит.
— Разрешите доложить, товарищ генерал, — сказал он. — Ваше задание выполнено. Вот содержимое сейфа товарища Фофанова.
— Во как… Значит, не взорвался… Я не успел тебя предупредить — там, говорят, такой заряд, чтобы вскрывающего без разрешения хозяина убивало на месте. Но видишь, как удачно получилось… Ну, покажи, что там?
Ульянов трезвел на глазах.
— Это роман, товарищ генерал. Художественное произведение. Фантастический детектив, как я понимаю. С элементом мелодрамы. «Синдром Л» называется.
— Синдром? Какой еще синдром! Врешь!
— Убедитесь сами.
Софрончук быстренько вскрыл конверт — он не хотел, чтобы Ульянов разглядел, в каком состоянии находится сургучная печать. Но тот не обратил на это ни малейшего внимания. Он жадно схватил тетради, стал листать. Прочел вслух:
«В тот темный пятничный вечер сидел я себе мирно на кухне, не подозревая вовсе, какой поворот вот-вот сделает моя жизнь. За окном хлестал дождь, сверкала молния, а в моем доме было тепло и тихо».
— Это что еще за х…? А дневники? Дневники где? — возопил Ульянов.
— Не было там никаких дневников, товарищ генерал, — отвечал Софрончук. — Ваш майор с «медвежатником» свидетели: девять тетрадей итальянского производства, и ничего больше. Ни клочка, ни былинки.
Ульянов полистал тетрадь, прочитал еще:
«Как только я отпер дверь в свою квартиру, сразу ощутил: что-то не так. То ли звук какой-то до меня донесся, пока я в замке ключом ковырял, то ли запах я почувствовал чужой, то ли просто пресловутая интуиция как-то сработала, но только вдруг точно ударило меня что-то по надпочечникам, и адреналин хлынул в кровь».
— Что за бред? Графоман несчастный! — орал Ульянов.
Потом стал ругаться матом.
Отругавшись, сказал:
— Так, слушай, ты точно ничего не пропустил? Что же это получается… спецушники-пэтэушники напутали?
— Они же, наверно, сообщили вам данные визуального наблюдения, так ведь?
— Ну так…
— Они установили, что Фофанов каждый день что-то пишет от руки, а потом прячет написанное в сейф, так?
— Вроде того…
— А остальное — чья-то дедукция. Я даже догадываюсь, чья. Этот кто-то решил, что это непременно должны были быть дневники. Потому как что же еще? Никому ведь в голову не могло прийти, что член ПБ может романы писать.
Ульянов засопел, опять принялся тетради листать, листал, листал одну за другой… А потом засмеялся — заржал, как лошадь. Швырнул тетрадки в корзину для бумаг.
— Ни хрена себе! Он, оказывается, писатель-фантаст, графоман хренов! А мы… чего себе вообразили… А я-то, а я-то! Ну и козел!
Потом смеялся еще долго. Наконец, остановился. Посмотрел выпученными глазами на Софрончука. Сказал:
— Это дело обмыть надо. Садись, выпьем.
Софрончук подсел к собственному столу — со стороны посетителя. Ульянов быстро налил два полных стакана коньяка.
— За художественную литературу!
Залпом осушив стакан, он сказал:
— А где возлюбленная твоя? Спрятал небось…
— Да разве от вас спрячешься… Отправил на машине в гостиницу…
— На моей машине, что ли?
— Так точно!
— Ну, ты молодец, полковник…
Непонятно было, издевается Ульянов или и на самом деле хвалит и восхищается софрончуковской наглостью.
— Почему не спрашиваешь, чего это я у тебя заседаю? — спросил он.
— Начальству таких вопросов не задают.
— О, это правильно! Я вообще смотрю, ты мужик правильный, Софрончук, только по бабской линии, того-с, оплошал… Ну да ладно, с кем не бывает…
Помолчал, вынул носовой платок, долго вытирал им лицо, отдувался. Потом сказал:
— Я, Софрончук, у тебя здесь прячусь. Такие дела…
Софрончук молчал, ждал продолжения. И оно последовало. Вот что он рассказал.
Никто уже не ожидал такого от Генерального. Считалось, что он умирает, сделал чудом последнее усилие, чтобы появиться на Международном совещании в Кремле. А на большее его не хватит. Вопрос двух-трех недель, если не дней, доносила агентура из Четвертого управления. Сляжет сейчас и уже не встанет. И главное: кажется, он потерял всякий интерес к жизни, к политике, к цековским интригам. Но то ли история с Фофановым его пробудила и сил придала, то ли еще что-то, но только он вдруг вернулся в Кремль. Созвал с самого утра экстренное, внеочередное заседание Политбюро, а затем и Секретариата. И быстренько продавил решение о переводе своего северокавказского любимчика с сельского хозяйства на идеологию, на место Фофанова. Мало того, добился прямого решения о том, что к нему же переходят организационно-кадровые вопросы. Таким образом, восстановил весь прежний, сусловский пакет полномочий. Молокосос — подумайте, даже 50 еще нет! — стал официально вторым человеком в партии, давно такого не видали цековские старожилы, и их дрожь брала от мысли, чем это для них чревато.
— И что же тут началось! Прямо сразу, не отходя от кассы и от постели умирающего Генерального! — говорил Ульянов. — Этот наш аграрник-марксист, а ныне главный идеолог и кадровик, стал встречаться с членами ПБ по одному, со всеми, кроме Попова, разумеется. По десять минут на члена! Максимум! Но десяти минут вполне хватало, чтобы засвидетельствовать почтение и принести клятву верности наследному принцу, так сказать… объявить себя вассалами нового государя. Мы — ваши, мы за вас горой, сплочение твердо, как никогда, уважаемый и обожаемый Сергей Михайлович! Попова все теперь избегают, как прокаженного. Вот так все переменилось — меньше чем за сутки, за несколько часов всего! Был без пяти минут король, а теперь отверженный. Я и то, признаюсь, грешен, спрятался от него, а он все о чем-то поговорить со мной рвался. Небось госпереворот предложить хотел совершить. Спасибо! Еще не хватало под расстрельную статью с ним вместе идти! Сейчас они на даче с братом его безумным заседают — горькую пьют. Оплакивают СССР. Говорят, молокосос продаст нас Западу, угробит социализм. А спецотдел, надо думать, все это записывает и в лучшем виде завтра же на стол Генеральному… А то и прямо аграрнику нашему… Они там тоже нос по ветру умеют держать…
