— Милая дама, — сказал он. — Милая, милая дама, вы не должны себя расстраивать. Я не возьму ваши деньги.
Алису это страшно поразило. Таких слов она в своей жизни еще не слышала; обычно люди только и делали, что брали у нее деньги, и она подозрительно взглянула на мсье Армана.
— Что же вы тогда возьмете? — спросила она, гордо выпрямившись на случай, если он желает, чтобы она в уплату поступилась собственной добродетелью.
— Ничего, милая дама! Мне не надо ничего, кроме ваш числивый воля.
Алиса как учительница хотела было поправить его грамматику, но столь неожиданная доброта оказалась слишком, и Алиса разразилась такими рыданиями, что мсье Арман даже обеспокоился за ее душевное здоровье.
Все это, конечно, привлекло внимание трехмерных отпрысков Алисы, и они уже безмолвно маячили на пороге.
— Мамка, чё случилось-та? — рискнула спросить Ада.
Алиса зарыдала еще сильней, услышав деревенскую речь своей лучшей, старшей дочери, особенно чудовищную в сравнении с экзотическими иностранными звуками мсье Армана, подобными завиткам рококо.
Наконец страсти улеглись, дети разбежались, и сам мсье Арман уже готов был снова взобраться на свою скрипящую колесницу.
— Я чувствую, — сказал он, касаясь груди слева, — я чувствую в своей сердце, милая дама, ваш несчастье, ваш скорбь. Вы… — Тут он широким жестом обвел и деревенский домик, и весь Йоркшир. — Вы не были предназначены для этот ужасный жизнь!
Алиса — с глазами, еще красными от рыданий, — кивнула в немом согласии, так как он точно выразил ее собственные мысли. Престарелый пони, пристегнутый меж оглоблями столь же древней повозки, выгнул шею и фыркнул, и под покровом этого транспортного шума мсье Арман склонился так, что его узкие губы оказались в дюйме от уха моей прабабушки, а усы щекотали ей щеку. Что произошло между ними в этот интимный момент? Приглашение к катастрофе, потере, власотерзательной скорби и прямо-таки гибели, но моя прабабушка истолковала его совершенно превратно — как возможность реализовать свою истинную природу, задавленную бытом и задушенную тяжким рабским трудом, бежать, обрести свободу, расправить крылья.
— Я ждать в конце дорога, в полночь, — сказал мсье Арман. — Я ждать всю ночь, чтобы вы прийти ко мне и убежать вдвоем в лутший место.
— Я буду ждать, — не удержавшись, поправила его Алиса. — Или намерен ждать.
— Не важно, пусть так.
* * *
Если бы в тот день кто-нибудь наблюдал за Алисой, он увидел бы ее высоко на сеновале — она стояла, как в рамке, в проеме верхней двери, широко разведя руки наподобие пифагорова человека и прикидывая последствия падения (высота, масса). По такому случаю она специально оделась в черное — древнее грогроновое платье (с пятнами ржавчины на оборках) — и смотрела вниз, на землю, ощущая некое упоение собственным несчастьем (после нее в нашей семье такая способность проявится только у Патриции).
Однако даже в теперешнем состоянии Алиса смогла понять, что здесь недостаточно высоко и, бросившись вниз, она, скорее всего, отделается сломанной рукой или ногой, а это лишь еще более затруднит ей жизнь, но отнюдь не предоставит выхода. Поэтому Алиса на самом деле не слишком огорчилась, когда внизу появилась Ада, разинула в ужасе хорошенький ротик с пухлой нижней губкой и завопила:
— Мамка, ты чо?
И мать, черный ангел в пятнышках ржавчины, лишь вздохнула и пожала плечами, словно говоря, что сама ни малейшего понятия не имеет, чего это она.
Еще позже, когда они поужинали неаппетитным рагу из капусты и картошки, а дети на протяжении всего ужина ссорились, щипались, дергали друг друга и в целом истерзали Алисины нервы в клочки, она загнала их, упирающихся, наверх, спать, а сама от усталости задремала в кресле у пустого очага и спала, пока ее не разбудил Фредерик — он ввалился с грохотом, пьяный настолько, что, увидев жену в кресле-качалке в темной кухне, проговорил: «Кто тут?» — и бросился бы в бой, если б она не зажгла свечу и не сказала: «Это я, идиот». Он буркнул «а, да» и рухнул на скамью.
В мерцающем свете свечи Алиса разглядела у него на руке свежую красную ссадину.
— Опять подрался? — спросила она безо всякого интереса.
Фредерик поглядел на кровь, стараясь вспомнить, откуда она взялась, и фыркнул:
— Какой-то болван поставил телегу в конце нашей дороги, ну я и налетел на нее.
Жена не выразила ему сочувствия — до такой степени пронизала ее счастьем эта весть. Алиса начисто забыла про мсье Жан-Поля Армана: картофельно-капустное рагу, заманчивость самоубийства, свары детей — все это изгнало француза из ее легковесного, словно воздухом наполненного мозга. Фредерик, спотыкаясь, дополз на второй этаж и там — Алиса знала, даже не глядя, — погрузился в глубокий, крепкий пьяный сон.
Алиса осталась внизу и при унылом свете сальной свечи стала спорить сама с собой о будущем. Какие у нее есть варианты? Разумеется, она может покончить с собой; эта мысль по-прежнему влекла ее, несмотря на сегодняшнюю неудачную попытку. Но каковы будут последствия? Ведь это значит отяготить дальнейшую жизнь детей ужасом, скандалом, чувством вины. Разве не лучше им будет проснуться утром и обнаружить, что их мать просто растворилась в ночи, нежели в один прекрасный день найти ее тело распластанным по двору или с пеной у рта от ядовитой мушиной липучки? «Лутший место», обещанное мсье Арманом, безусловно, принесет с собой другие беды и превратности, но, наверно, это все же предпочтительней самоубийства?
Придя к такому заключению, Алиса за считаные минуты собрала небольшую дорожную сумку и в последний раз обняла бедную малютку Нелл. Потом поцеловала влажные лобики Ады, Альберта и Лилиан, задержавшись лишь на миг, чтобы погладить золотой пушок на щечке Альберта, подавить рыдание, снять с шеи серебряный медальон, принадлежавший когда-то ее матери, и сунуть Аде под подушку. Ада застонала во сне и отмахнулась от прощального поцелуя матери. Бедным Лоуренсу и Тому, однако, прощания не досталось: они спали на чердаке, где пол страшно скрипел, а у Лоуренса был очень чуткий сон, и Алиса решила не рисковать. Впоследствии она пожалела об этом. Впрочем, она прожила так долго, что успела пожалеть более или менее обо всех своих поступках. Последнее, что она сделала, — сняла обручальное кольцо и положила на подушку рядом с головой храпящего пьяного мужа. Проснувшись наутро и обнаружив кольцо вместо жены, он с нехарактерной для него проницательностью понял, что она исчезла навсегда.
Мсье Арман терпеливо ждал Алису в конце дороги и совсем не удивился, когда она вскарабкалась в телегу рядом с ним и сказала: «Ну ладно, поехали», хоть это и звучало не очень вдохновляюще в качестве девиза для путешествия в новую жизнь.
* * *
Боясь преследований разгневанного мужа, мсье Арман сразу направился на север, и парочка осела — или попыталась осесть — в Глазго. Но хотя раньше мсье Арману удавалось кое-как перебиваться работой бродячего фотографа, удача изменила ему, когда он открыл стационарное ателье. Конечно, в это время в Глазго было более чем достаточно фотоателье, и жители города прекрасно обходились без услуг мсье Армана. Когда — по прошествии едва ли года — деловое начинание потерпело крах, Алиса и мсье Арман снялись с места. К этому времени у Алисы уже начали зарождаться определенные сомнения, но она все же согласилась покинуть страну и совершить путешествие в Марсель, родной город мсье Армана, подразумевая, что это будет короткий визит, после которого они вернутся в Йоркшир и… Алиса не очень хорошо представляла себе, что последует за «и», но предполагала, что тем или иным способом вернет себе детей. Конечно, у нее были их фотографии: у мсье Армана остались негативы и в Глазго он отпечатал ей целый новый комплект снимков и по настоянию Алисы вставил в дорогие дорожные рамки из тисненой кожи, надежно закрывающиеся, что позволяло Алисе обнимать детей — навсегда застывших во времени — в любой точке Европы.
