Книга Черное солнце Афганистана - Георгий Свиридов

Первым улетал Беляк. В ташкентском аэропорту, в закусочной под открытым небом, заказали тощие палочки шашлыка. Старательный Чубков разлил в стаканы бутылку коньяка.

— До встречи в полку! — сказал командир, и они сдвинули стаканы.

— До встречи!

Перелеты, пересадки… Нескольку часов в воздухе, короткое пребывание на земле и — снова в небо. А из Уфы Беляк ехал поездом. Появилась возможность отдохнуть, выспаться.

Александр лежал на верней полке в купейном вагоне, закрыв глаза. Но сон не приходил. Слишком много событий, резко изменивших ход его жизни, произошло за последние дни. Пару дней назад еще находился в Джелалабаде, был готов к боевым вылетам, а сегодня безмятежно лежит на полке купейного вагона. Едет домой! Даже не вериться, что это не фантазия и не сон…

А дома он не был около двух лет. Всего-навсего около двух лет, а какие разительные перемены произошли в его судьбе! Последний раз он приезжал домой в зимние каникулы бравым и щеголеватым курсантом третьего курса, который был несказанно горд тем, что уже летал. Пусть не самостоятельно, а с инструктором, пусть на учебном легком вертолете, но уже поднялся в небо и ощутил неповторимую прелесть полета.

А теперь домой приезжает лейтенант, зрелый и опытный пилот, прошедший горнило войны летчик с боевым опытом, с боевым орденом на груди, командир самой современной винтокрылой машины (а то, что он будет командиром вертолета нет никакого сомнения, осталась лишь формальность по сдаче официальных зачетов).

Но это так — внешняя сторона, констатация фактов, хотя и далеко немаловажная. Беляк не умел гордиться и подчеркивать свою значимость. Он был скромным от рождения, работящим парнем. Александр думал о доме, о встрече с родными и близкими, с Любой…

Он ехал домой не с пустыми руками. Хозяйская сметка и рачительность, заложенные в нем с детских лет родителями, их строгим воспитанием и крестьянским бытом, научили ценить деньги и беречь каждую заработанную копейку. О подарках Александр позаботился заблаговременно — еще в те дни, когда они пригнали из Союза третью партию вертолетов. Беляк постоянно удивлялся тому, что в мусульманской стране, где Кораном водка строго запрещена, именно этот напиток пользовался повышенным спросом. За водку можно было купить все. Сдав ее афганским дуканщикам, Беляк не прогулял, не пропил вырученные деньги, а выделил значительную их часть на подарки родным и близким. Чего он только не понакупил! А своей девушке, своей Любушке-голубушке, кроме всего прочего, вез еще и невероятно красивый комплект женских украшений из чистого серебра. Серебро в Афганистане очень ценится. Крупные сережки с алыми рубинами, ажурная брошь, изящный, в виде сердечка, медальон с рубином на витиеватой цепочке, великолепной работы браслет и кольцо с рубином. Браслет был выполнен в виде змеи и на ее голове сверкали глазками алые рубины. Мысленно Александр уже был в Ломовке и встречался с Любой, такой желанной и родной…

Как Беляк уснул, и сам не заметил. Проспал до самого Белорецка.

— Вставай, служивый! — разбудила проводница. — Чай поезд дальше не идет!

На вокзале успел вскочить в рейсовый автобус, идущий в Ломовку. День выдался солнечный, празднично-ясный. Старый автобус был до отказа наполнен пассажирами. Беляк, отвыкший от народного транспорта, поначалу почувствовал себя неуютно, а потом успокоился, припомнив, что всегда автобус ходил из Ломовки и обратно загруженным, как говорят, под завязку. Знакомых среди пассажиров не было.

— Вам билет до кудова? — полная лицом и грузная телом, кондукторша протиснулась почти вплотную, и вдруг широко улыбнулась. — Сань, это ты?

— Ага! — ответил Беляк.

— Ну, ты жених вылитый! Красавец! Дома не узнают! — и, протягивая ему билет, удивленно спросила. — А орден у тебя за что?

— За Афган, — скромно ответил Александр.

— Так разве ж там воюют? — встрепенулась моложавая женщина.

— Нет, мандарины собираем, — усмехнулся Беляк.

— Мой сынок тоже пишет, чтоб не волновалась, что помогают они тем афганцам собирать мандарины и апельсины, и еще эти самые, как их, маслины.

— Только те апельсины и мандарины почему-то взрываются…

Женщина тихо ойкнула и зажала рот ладонью.

— Ломовка! — объявила кондукторша. — Улица Ленина!

Александр, подхватив чемодан и сумку, стал протискиваться к выходу. Это его остановка, как раз рядом с домом. Там его ждут, он отослал телеграмму. С улицы доносился веселый шум голосов, радостное пение, залихватски играли две гармошки. «Гуляет народ! — подумал Беляк. — Хорошо живут!»

— Свадьба! Свадьба! — донеслись восклицания тех, кто уже вышел из автобуса. — Свадьба!

Пассажиры зашумели, стали вглядываться в запыленные окна.

— Смотрите, Любка!

— Рогушкина?

— Она самая!

Александр, услышав ее имя, обрадовался. Сердце сильно забилось. Сейчас они встретятся! Она радуется сейчас на чужой свадьбе, а скоро будет плясать и на своей. На их свадьбе! Он поспешно выбрался из автобуса.

Ступил на землю и замер.

Оборвалась музыка, веселая компания остановилась посреди улицы. Все взгляды скрестились на нем. Смолкли голоса. Ряженые прекратили веселить народ.

Александр не верил своим глазам. Перед ним, в окружении своих родных, друзей и подружек замерла на месте невеста. Вся в белом. И невестой была — Люба… Его Люба!? А рядом с ней незнакомый ему, видно приезжий, высокий парень. Пьяный от счастья.

Не может быть! Беляк закрыл глаза, как бы отметая кошмарный сон, и снова открыл. Нет, может. Она! Его Любушка-голубушка. Нарядная и красивая…

Они стояли друг напротив друга. Один растерянный, другая отрешенная. Не произносили ни слова. Только смотрели, молча смотрели друг на друга. Он видел ее лицо, такое знакомое, ее слегка припухшие губы, которые когда-то так страстно его целовали… Только глаза Любы были другими. Чужими. Словно их подменили. Они смотрели на Александра и не видели его.

Шустрая моложавая женщина, видимо родственница жениха, сверкая маленькими черненькими глазками, колобком подкатила к Беляку. В руках тарелочка, на ней полная рюмка.

— Лейтенант, поздравь молодых! — она протянула ему тарелочку. — Пожелай им счастливой жизни!

Александр взял рюмку. Рука не дрогнула, хотя комок подкатил к горлу. Показалось, что и земля под ногами дрогнула. Усилием воли он удержал равновесие, устоял.

Выпил одним махом и глухо, чужим голосом, выдохнул:

— Горько!

Ему действительно было горько.