Временами существо это харкало кровью, даже сплюнуть которую у Ксавье не хватало теперь сил. Он держал во рту сгусток мерзкой слизи, которую через некоторое время вынужден был глотать. Значит, не смогла его плоть отделаться от чахотки. «Конец мне настал». Ну, и что, собственно говоря, из этого следует?
Что могло бы ждать его дальше? У него не было никаких желаний, и меньше всего ему хотелось продолжать тянуть эту лямку. Он подумал о том, что конец ничего не объяснит. Предсмертный опыт ничему не учит. В конце концов, стыдно существовать лишь ради того, чтобы только осознавать свое существование. Единственное, о чем просил подручный, было немного умиротворенности, немного спокойствия перед концом, перед тем, как совсем раствориться в бессознательности пустоты, которая уже явственно давала ему о себе знать.
Спокойствие и умиротворение, почему бы и нет? По субботам и воскресеньям во всем здании не стучал ни один молоток. Да, но дело было в другом: Страпитчакуда как с цепи сорвалась, удержу на нее никакого не было. (Как беззубая двуручная пила, которую тянут изо всех сил.) Она как одержимая кружилась в настоящем марафоне музыкальных номеров. Она задействовала весь арсенал своих неисчерпаемых возможностей — все ужимки, наряды, головокружительные прыжки и все остальное. Ее номера были до дерзости блистательными, ее буйный задор бил через край, а у подручного и капли энергии не осталось. Жизнь была прекрасна, неописуемо великолепна, она задиристо звала на подвиги, разбрасывая тысячи ярких искр вокруг скорбного смертного ложа, где Ксавье мучила непереносимая боль.
Спустилась ночь, страдания Ксавье продолжались. Нацепив на кончик носа роговые очки и вооружившись указкой, как истинный профессор, лягушка заунывно читала бесконечную лекцию по общей теории относительности, в мельчайших подробностях обосновывая тезис о том, что если позволить себе ряд допущений, тогда, конечно, точка зрения Эйнштейна метафизически не была несовместима с трансцендентальными принципами кантианской критики. Когда лягушка, наконец, высказала все, что у нее было сказать по этому поводу, она сменила пластинку и стала вычислять значения числа пи после запятой, пытаясь, по большому счету, обосновать свою точку зрения относительно их периодичности. Наконец, когда уже наступило утро, уперев лапки в бока и как Муссолини победоносно вскинув подбородок, она попрыгала через всю комнату с довольным взглядом. Она все внимательно рассмотрела — и бессмысленные разрушения, и полный разгром — с тщеславием завоевателя, любующегося результатами кровавой бойни, устроенной по его приказу.
Вдруг она испугалась. Потому что перед ней огромной башней, как сломанная заводная кукла, у которой внутри неожиданно развернулась пружина, высился силуэт Ксавье. Лягушка попятилась назад, готовясь спасаться бегством. Подручный стоял на негнущихся ногах — колени его уже почти не сгибались. Он шел к ней походкой паяца. Страпитчакуда следила за приближением его гигантской тени. Но Мортанс остановился, покачиваясь, почти теряя сознание, и закрыл глаза. Лягушка ждала, но была начеку (свалится он? или нет?..). Парнишка закашлялся. Из уголков его рта на подбородок потекли струйки крови.
Он с усилием вновь открыл глаза, снова пошел, пошатываясь, но настойчиво, ведомый лишь навязчивой идеей. Щеки его покрылись розовато-лиловыми пятнами. Подручный хотел поднять свою лягушку, но указка, которую та держала в лапке, на самом деле оказалась иголкой, и Страпитчакуда уколола ею подручного в ладонь между указательным и большим пальцем. И тут же благополучно прыгнула на подоконник. После этого играючи, уклоняясь, как тореадор, она стала отпрыгивать в стороны от огромных рук, которые хотели ее поймать. Она ему еще и язык показывала. А потом лягушка отбросила указку-иголку и стала с невероятной скоростью махать своими маленькими лапками, как стрекозиными крыльями, зажужжала и со стрекотом полетела вокруг подручного, как огромное насекомое. Ксавье пытался защитить лицо. В страхе он бил руками воздух. Потом мир под ним зашатался, левое колено его подогнулось, и он со стоном упал. Его неожиданное падение привело лягушку в замешательство. У нее не осталось времени изменить траекторию полета, и она врезалась в плечо парнишки. После этого взлетела снова и угодила ему прямо в рот.
Подручный поднялся на ноги. Заковылял к матрасу, опираясь на выброшенные разрушителями металлические пруты. Лягушка, застрявшая во рту паренька, яростно барабанила по воздуху задними лапами. Ксавье не разжимал челюсти. Лицо его сияло радостью от свершения справедливого возмездия. Он взял ларец и, если можно так выразиться, плюнул в него лягушкой. Потом захлопнул крышку и запер там охваченную паникой Страпитчакуду на два оборота ключа. Но этого ему показалось мало — он развязал и вынул из петель веревку, поддерживавшую штаны, и туго перевязал ею ларец. Изнутри доносилась отборная, витиеватая лягушачья брань.
Страпитчакуда в истерике билась о стенки, изрыгая угрозы и проклятия. Ксавье воспринимал победу с улыбкой умирающего человека, который наконец-то смирился с мыслью о загробном мире, куда ему скоро предстоит отправиться.
Он поставил ларец на груду инструментов с ощущением внезапно охватившего его мрачного отвращения. Потом подошел к окну, окрашенному голубизной небес. Смотреть в эту лазурную синеву ему было так же больно, как если бы он себе пальцем выкалывал глаз. Но он упрямо продолжал смотреть в небо, потом на солнце, вызывающе, без страха, не обращая внимания на режущую боль в глазах. Потом, опустив взгляд на улицу, он ничего не видел — как слепой. Зрение возвращалось к нему не меньше минуты. И всю эту нескончаемую минуту ему казалось, что он никогда не прозреет. Но постепенно его правый глаз стал различать какие-то смутные силуэты, роившиеся очертания которых становились все более четкими: улицы были запружены толпами. Но левым глазом он так ничего и не видел. Левый его глаз выжгло солнце. «Как у Пегги», — подумал он.
Улицу пересекал огромный плакат, укрепленный на зданиях с двух ее сторон.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МЭРИ ПИКФОРД, ЛЮБИМИЦА АМЕРИКИ!
Подручный вспомнил разговор двух разрушителей, которому не придал особого значения, о том, что будет проведен парад в честь знаменитой кинозвезды, которая проедет по улицам квартала на шикарном лимузине, приветствуя жителей Нью-Йорка. Значит, это событие должно состояться сегодня? И Мэри Пикфорд проедет здесь, под самым его окном?.. Ксавье слегка улыбнулся — с горечью и гордостью.
Он уже хотел было поставить ларец, но тут заметил сверток, который дал ему Рогатьен Лонг д’Эл. Сначала он не раскрывал его, потому что боялся найти в нем что-то, за что ему придется отвечать. А потом он просто забыл о свертке. Все эти дни сверток так и лежал под протекающей раковиной; он весь промок. Ксавье взял сверток. Бумага, в которую было что-то завернуто, сошла, как кожа вареной рыбы. Стало видно, что в нее были завернуты тысячи долларов. На верхней купюре угадывалась надпись, какое-то слово, смытое капавшей из раковины водой, и Ксавье никак не мог его разобрать, может быть, там было написано «прости». Он попытался вынуть из толстой пачки одну купюру, но она расползлась на части — деньги сгнили. Мортанс вернулся к окну, держа пачку купюр в руках. Подбросил деньги так высоко, насколько хватило сил, надеясь, что ветер их развеет в воздухе зелеными бабочками. Но мокрые банкноты так и остались слепившимся тугим комом. Вся пачка целиком упала вниз, в самую середину прохода, где стоял мусорный контейнер.
