Приезжие прорысили по Привратной улице, перешли на Угорскую, миновали столярную слободу, направляясь в купеческий квартал. Там на Кривом спуске поинтересовались у встречного трубочиста особняком Болюся Галенки. Ну, трубочист, малый не промах, раскрутил шляхтича на пару кружек пива, а потом признался, что нет более в Искоросте такого дома. И такого купца тоже. В начале вресня, люди говорят, сожгли заживо Галенку, вместе с женой, детьми, тещей-старухой, кухаркой и охранником.
Кто? Зачем? По чьему приказу? Того народу не ведомо. Говорили, что, мол, задолжал карузликам из Синих гор, а те наняли вышибал. Да кто поверит? Зачем вышибалам жизни лишать должника? Мертвую овцу можно остричь только один раз. А живую – о-го-го!
Еще пустомели досужие болтали, что видели в тот вечер на Кривом спуске людей в одежде грозинецких драгун. Даже в ратушу челобитную соседи носили. Расследование, проведенное местным уголовным дознавателем, показало – грозинчане были. Числом не менее двух десятков. Жили в харчевне «Вертел и окорок», порядку не нарушали, при въезде и выезде из города предъявили стражникам грамоту, подписанную новым подскарбием Выговской короны князем Зьмитроком. Так что, выходит, были драгуны на коронной службе, и любой, кто осмелился бы открыто высказать им обвинение в незаконных действиях, сразу стал бы врагом короны. Отцы города проявили прозорливость и государственную мудрость, объявив пожар в доме Болюся Галенки несчастным случаем – сажа, мол, в трубе загорелась, а там пошло, как по писаному.
Приезжие послушали трубочиста, поцокали языками, повздыхали, выглушили каждый кружек по шесть пива – а оно в Искоросте на зависть соседним городам выходило густое да крепкое – и исчезли прежде, чем обыватели успели связать их появление со смертью купеческой семьи и грозинецкими драгунами.
Покидали город пан Юржик Бутля и бывший шинкарь Лекса через другие ворота. Особо не прятались, но излишнего внимания к себе постарались не привлекать.
В двух верстах от Искороста, на Терновском тракте, их поджидали пан Войцек, за прошедшие два месяца поседевший еще больше – прядь расползлась едва ли не на весь висок, – и медикус Ендрек.
Выслушав рассказ пана Юржика, Меченый махнул рукой на северо-восток, на Жорнище по Терновскому тракту.
А что еще делать?
Четыре коня под седлами и два вьючных прорысили по широкой, от обочины до обочины, луже и долго еще дрожало и кривлялось отражение серых облаков на ее взволнованной глади.
* * *
Скособоченный калека с лицом закоренелого сердцееда отер саблю об овчинную безрукавку убитого аранка, хмуро оглядел уцелевших воинов. Из двух десятков грозинецких драгун, выбравшихся с ним из Выгова, в живых остались одиннадцать.
Включая чародея.
Мржек Сякера за несколько дней совсем оправился от злополучной раны, причиненной ему бельтом во время неудачной атаки струга. Пожалуй, если бы не его молнии и сгустки огня, разбрасываемые щедрой рукой, кочевники взяли бы верх. Во всяком случае, обожженных трупов на поляне валялось гораздо больше, чем отведавших грозинецкой сабельки.
Пан Переступа носком сапога столкнул с головы предводителя кочевников – украшенного шрамами седого бойца с сотней косичек на голове – косматый малахай.
– Клан Росомахи.
Урядник Янек, перетягивая раненое предплечье шейным платком, кивнул:
– Они самые.
Пан Владзик еще раз обвел взглядом полянку. Сказал утвердительно:
– На засаду не похоже.
Янек просто кивнул. Зубами он затягивал узел.
– Пан ротмистр! – Подбежавший драгун едва стоял на ногах от усталости, но надо было знать драгун Переступы – скорее свалятся замертво, чем признают собственную слабость. – Пан ротмистр! Там вроде копали!
И вправду, меж двух елей – одна с некогда сломанной верхушкой, другая на пядь выше корня изогнута словно «козья нога» – поверх обычного для здешних лесов песка виднелись смелые мазки желто-коричневого суглинка.
– Эге! Да тут телега! – донесся из чащи выкрик еще одного драгуна.
В обугленных обломках, сваленных в одно большое кострище, даже не числящий себя опытным следопытом пан Владзик узнал остатки колес и передка, а Янек, поковырявшись чуть-чуть, обнаружил присыпанный пеплом стальной шкворень, которым дышло парной запряжки крепится к передней оси.
– Копаем! – немедленно распорядился ротмистр.
Сердце замирало от сладкого предчувствия.
Неужели пан Войцек Шпара оказался таким лопухом? Схоронил клад и даже не припрятал.
Мржек Сякера, во всем чувствующий подвох, довольным не выглядел.
На глубине чуть меньше двух аршин лопатки драгун звякнули о стальную оковку сундука. Деревянный, обитый толстыми скобами и полосами ящик был поставлен в узкой ямине «на попа», закопан криво, небрежно. Похоже, второпях.
Шестеро грозинчан, поднатужась, выволокли его из ямы.
Пан Переступа сам взялся открыть тяжелую крышку. Небольшое подозрение вызывал сломанный и абы как прилаженный на место замок.
Поднял.
Взглянул…
Зарычал от ярости!
Провел-таки! Ох и Войцек Шпара! Отвлек. Зарыл свинец вместо золота!
Думает, грозинчане – дураки?
Купятся на такую нехитрую уловку?
Вот уж нет!
Заглянувший через плечо ротмистра Мржек взял двумя пальцами кусочек пергамента, сложенный вдвое и засунутый между серыми слитками. Развернул.
На желтой телячьей коже виднелись неровные, чуть размазанные – писали сажей, а не настоящими чернилами – строчки.
Чародей, задумчиво шевеля губами, прочитал «про себя».
И хорошо, что не вслух.
На пергаменте значилось:
«Верному псу княжескому, кривобокому Переступе и овечьему хвосту, по недоразумению именующему себя шляхтичем, колдуну недоделанному Мржеку.
Дерьма вам свинячьего, а не прилужанского золота.
Поцелуйте кобылу под хвост, а лучше друг друга в задницы.
Чтоб вам с вашими князьями сгнить заживо.
Чтоб вытекли кишки ваши поганые через зад.
Чтоб жрать вам падаль да стерво и не нажраться.
Пить ослиную мочу и не напиться.
А теперь найди-ка нас, кривой Переступа, пес цепной, мой кончар тебя подровняет.
А тебе, Мржек, лучше самому на осине вздернуться, ибо резать тебя буду мелкими ломтиками и надрезы присаливать.
Богорадовский сотник, пан Войцек герба Шпара.
Писано медикусом Ендреком в присутствии
пана Юржика герба Бутля и шинкаря Лексы
в месяце вресне, числа не считали,
а год такой же, как и у вас».
