Клубин, сам не сознавая зачем, выхватил из кармана третью гайку и, словно гранату преследователям, швырнул её в гитику, а что же там ещё, как не гитика, «сортир», страшная штука, из которой он, Сталкиллер, только что вытащил целых троих. Пошла гаечка подпрыгивать, перескочила через пятно грязи, где лежали Комбат с Тополем, влетела в границу Зоны… и исчезла. А потом появилась. Чуть дальше, чуть левее, увеличенная в размере, немного искажённая, она висела в пространствах и временах «сортира», где и пребывать ей отныне вечно, пока стоит Зона… Тут Клубин, вероятно, на сколько-то секунд потерял сознание. И вот когда он пришёл в себя, только тогда и сообразил, что приветствие Зоны кончилось, видит он хорошо, глаза не режет и заноза из заглазий выскочила, но стекло шлема изнутри заплёвано, и Клубин откинул забрало, снял блок на затылке и сдвинул расслабившиеся пластины шлема назад, уминая их в воротник, и забрало туда же, и на защёлку.
Ветерок коснулся его лица. Клубин выдернул грязными пальцами питьевую насадку из-под подбородка, рванув её так, что едва не с корнем, и в три глотка опустошил досуха двухлитровый термос. У Лёши Лёшевича в рюкзаке есть фляга с бренди. В рюкзаке… когда вытаскивал кошку, вроде бы даже блеснула она… фляга… в рюкзаке… в рюкзаке… Епэбэвээр, епкт, епкт, епкт… Клубин помотал головой, как пьяный. Никаких фляг не надо иногда.
«Иногда проносит, — сказал Вобенака. — Иногда верхом проносит, иногда низом».
Где очки? И, кстати, гдё Лёшин автомат? Как звали боцмана с «Дипстара»?
Лёша и Пушкарёв-Уткин живы ли?
Почему молчит Эйч-Мент?
Вот на этом идиотском вопросе шок Клубина наконец иссяк, и он начал делать всё одновременно и правильно. Без везения, как сталкер.
Опустившись между Лёшей Лёшевичем и Тополем с примкнутым Комбатом на корточки, Клубин совершил осмотр тел.
Лёша был жив, пульс 52, температура 37 и 4, очень низкое давление, зрачок — слабая рефлекторная реакция. В сознание он не приходил, причём SyNAPSE пытался его растормозить самостоятельно — и две порции адреналина выдал, и противостолбнячное, и зачем-то дозу стероидов вколол. Причина такого выбора была непонятна, на электрошок не походило, походило на контузию с сотрясением, если не ушибом мозга. Ведь он вторым проходил, может быть, выскочит и он?.. Клубин утвердил Лёшу на боку, осмотрел его рот, вложил капу, чтобы язык ненароком не запал. В поле он не мог сделать больше, чем уже сделал спецкостюмный компьютер.
Пушкарёв и Уткин пребывали в гораздо более странном обмороке. Они были живы, и дыхание было, и пульс был на шеях, слабоватый для их обычной нормы, когда одному сердцу приходилось питать два мозга, а на ощупь было их тело горячим, почти обжигающим. Зрачки же реагировали превосходно. Никаких повреждений (кроме продольных ободранностей об асфальт и неслабой шишки на высоком ясном лбу Комбата) не было. Казалось бы, даже от ватки с нашатырём под носы они должны были прийти в себя, но добился Клубин лишь следующего: Тополь забормотал невнятно матом, отворачиваясь от ватки, а Комбат сунул принадлежащую ему левую руку под голову и громко захрапел. Они спали. Спали и видели сны: под закрытыми веками зрачки обоих ходили как бешеные.
Вообще-то, по легенде, они должны были умереть. Сколько тут прошло времени, пока Клубин уговаривал себя пойти в «сортир», пока считал в «сортире» Миссисипи? Ладно. Есть так, как есть. «Сортир» нештатный. Обычно он два-три метра в ширину. Хроническая аномальная химическая реакция вблизи почвы со спецэффектом в виде нарушения темпоральных связей. Устоявшийся, прозрачный «сортир» непроходим. И невыходим.
Осматривая Старпетова и Тополя-Комбата, Клубин непрерывно вызывал Эйч-Мента, Малоросликова, чёрта, дьявола, хоть кого-нибудь. Связи не было, хотя рация была в порядке — когда он переключился на частоту Лёши Лёшевича и запустил аварийный вызов, из уха того загнусавило так громко, что Клубин разобрал слова автомата.
С двумя телами на руках двигаться куда-либо было невозможно. До машин позади было вроде бы рукой подать, но это должна была быть очень длинная рука, у Клубина такой не было.
Если вся Зона перекрыта непроходимой гитикой… Стоп. Назад. Комбат и Тополь не попадали в «сортир». «Да что это я?! — мысленно прикрикнул на себя Клубин. — Идиот, очкарик. Они не попадали в „сортир“. Они прошли границу, исчезли из виду — Зона включилась. И только потом ударили гейзеры».
Знакомый гнусавый рык услышал Клубин, со стороны «Мирного атома» донёсся до микрофонов «Терминатора» страшный гундосый боевой хрип, и все полезные размышления сами собой отложились на когда-нибудь потом. Перчатки. Бластер лёг в ладонь. Как будто сам собой раскрылся, надвинулся и зафиксировался шлем. Упало забрало, затем — светофильтр. Включился комплекс поиска-целеуказания. Упор с колена, ствол приёмо-передатчика бластера в сторону акустически обозначившейся угрозы.
— Вставай, дурак! — отчётливо и громко сказал вдруг Комбат, и Клубин едва не выпалил в него. Комбат сладко зачмокал.
— Мур-мур-мур на хер, — сказал Тополь, явно отвечая на слова своего друга-паразита.
Похоже — действительно похоже — на попытки реципиента пробиться сквозь контроль. Кстати, SyNAPSE спецкостюма Лёши Лёшевича адреналин мог вколоть ему именно из-за наличия признаков контроля в энцефалограмме… Кто здесь кого контролирует, откуда атака и почему, епэбэвээр, меня это не касается?!
С запозданием, но выбросил комплекс на дисплей забрала своё оценочное суждение в две строчки о расстоянии до обозначившейся акустически угрозы. Двести-четыреста метров в данных метеорологических условиях. Это было в прямой видимости. Десять-двенадцать секунд для кровососа в рывке. Чепуха — с бластером-то. Но кровосос где-то прятался, потому что комплекс, гоняя сканеры по всем доступным параметрам, кровососа не цеплял. Клубин скосился вправо-вниз, изогнулся, перенося центр тяжести, прицелился и пнул ногой в плечо Тополя.
— Костя! Вставай! — крикнул он. — Вставай, трекер, мать твою, встать, воин!
Комбат невнятно, но поддержал его:
— Тополь, а-а-а-а, быстро, бл-мл-пл!
Голова Тополя вертелась с уха на ухо, елозила затылком, лицо его гримасничало, капризно топырились губы, он подвывал и плямкал, но держался, и вдруг Комбат очень ловко, как-то не по-человечьи, вцепился ему зубами в ухо.
Тополь открыл глаза, открыл рот и заорал:
— Вова-ты-блин-на-фиг-ай!
— Костя, Костя, очнись, Костя! — зачастил Клубин, тыча подбородком в сенсор управления внешней акустикой. — Костя, война, это я, Клубин, очнись, Костя, беда, Костя, давай, Костя: КРОВОСОС!
— Комбат, больно! — завизжал Тополь, и Клубин заметил кровь. А целеуказатель всё метался по дисплею, и Клубин, перебросив бластер в левую руку, с размаху сунул бронированный палец между зубами Комбата и стал расшатывать прикус, словно пенёк корчевал. Тополь жмурился изо всех сил, вжимал голову в плечо.
Зубы Комбата разжались на мгновенье, Тополь отдёрнул голову, Комбат вцепился в палец. Но перчатке небольно, а до зубов Комбата Клубину дела не было. Тополь схватился своей рукой за укушенное ухо, да и Комбатова рука тоже вдруг проявила лояльность, схватила хозяина за макушку, придержала.
