Страницы издания, подготовленного Якобом, выглядели совершенно иначе. Слова Сола трогались в путь от верхнего поля страницы, но редко добирались дальше чем до середины. Иногда на самом верху маячили две-три строчки, а на одной странице и вовсе не было ни единого слова, то есть — слова, написанного Солом. Вместо этого там были сноски.
Новый издатель позвонил через несколько дней и представился Андреасом Модерссоном. Они обменялись любезностями, и Модерссон выразил свое восхищение человеком, который написал «Die Keilerjagd». Голос был достаточно молодой, и Сол решил, что довольно осторожная манера общения в данном случае маскирует некоторую нервозность. Они поговорили о нескольких иностранных изданиях, которые на тот момент как раз были в печати, и о недавно принятом решении ввести «Die Keilerjagd» в программу немецкой средней школы. Разговор перешел на творчество современных поэтов: Модерссону понравился последний сборник Бобровского, Солу не понравился, — а затем на дизайн обложки будущего массового гибкого издания: макета обложки Сол получить еще не успел, и Модерссон принялся описывать ее в мельчайших подробностях. Наконец дело дошло и до погоды. Именно после этого Сол понял, что уже начавшая его понемногу утомлять велеречивость редактора есть не что иное, как затяжка времени перед действительно серьезным разговором.
— Вы о чем-то хотели меня спросить? — перебил собеседника Сол.
Последовала короткая пауза.
— Мы получили экземпляр «Die Keilerjagd», напечатанный в Тель-Авиве, — сказал Модерссон, — Немецкоязычное издание.
— Да, и что?
— Мы просто задали себе вопрос, господин Мемель, давали ли вы разрешение на эту публикацию. Видите ли, в каком-то смысле оно является не вполне законным.
— В каком смысле?
— Конечно же, в исключительно техническом. Понятно, что подобное издание рассчитано на чисто академический рынок. «Зуррер ферлаг» ни в коем случае не намерен препятствовать появлению исследований, посвященных вашему произведению. Но существует такая проблема, как получение права на публикацию… Я хочу сказать, что «Зуррер ферлаг» приобрел все права на «Die Keilerjagd» вместе с покупкой «Фляйшер ферлаг», и, хотя мы готовы содействовать как можно более широкому распространению вашей поэмы, нам не хотелось бы поощрять пиратские издания. Этот таинственный профессор Фойерштайн, судя по всему, посвятил вашему творчеству немало усилий. Но даже несмотря на это… — Он не закончил фразы, потом его тон изменился, — Господин Мемель, мы хотели спросить, не входит ли в ваши намерения поручить нам начать процесс против «Адлер ферлаг».
— Какой процесс?
— Судебный, господин Мемель. По делу о нарушении авторских прав.
Неторопливая манера Модерссона в начальной части разговора сбила его с толку. За ней крылись острая реакция и умение вести переговоры.
— Я вырос вместе с Якобом Фойерштайном, — сказал Сол. — Мы были одноклассниками, а потом стали друзьями. Лучшими друзьями. Война нас развела. Я надеюсь, мне не нужно объяснять вам тогдашних обстоятельств.
— Нет, конечно, — ответил Модерссон. Еще одна пауза, — Вы сказали — друзьями?
— Самыми близкими. До той минуты, когда я увидел его имя на обложке, я был уверен, что он погиб. А теперь я знаю, что ему удалось выжить.
— Простите меня, господин Мемель, но можно я задам вам один вопрос? Вы читали издание профессора Фойерштайна?
— Конечно. Оно и сейчас лежит передо мной. А почему вы называете его «профессором Фойерштайном»? Он учился на доктора, в смысле, на медика, но вот удалось ли ему вообще закончить образование…
— В сопроводительной статье он именуется «профессор Фойерштайн», господин Мемель.
— В статье? Якоб написал статью?
— Ну, я не стал бы называть его автором, — отозвался Андреас Модерссон все тем же осторожным тоном, который сохранял на протяжении всего разговора и который, как позже прикинул Сол, ни разу его не подвел, — Наверное, правильнее всего будет, если я вам просто ее пришлю.
Сноски Якоба начинались как обычные ссылки: непролазная чаща сокращенных латинских названий и, следом, номер главы, раздела и строки. Через несколько страниц начали вклиниваться комментарии, краткие интермедии в почти нечитаемых кубатурах мелкого текста, угнездившегося в нижней части страниц. Короткие и редкие поначалу, они постепенно дорастали до целых предложений, потом до небольших абзацев, за которыми следовали круглые скобки с отсылками к источникам. Из-под поверхности научного аппарата начал пробиваться комментарий, и по мере того, как он набирал размер и вес, по лицу у Сола расплывалась улыбка. Он почти физически слышал обычную для Якоба лукавую самоуверенность тона; она звучала столь же отчетливо, как если бы автор комментария сидел сейчас напротив него за столиком в кафе на Рингплатц или выглядывал из-за плеча затасовавшейся между ними, как начинка в сэндвиче, Рут на травке в Шиллерпарке. Вот только теперь то раздраженное чувство, которое он когда-то испытывал, едва заслышав эту привычную интонацию — с претензией на правоту всегда и во всем, с чисто эгоистическим нежеланием думать о последствиях этой своей правоты, — сменилось чувством радостным.
И в самом деле, Якоб не одобрил его дельфинов. Он осудил его выбор оружия. Составные луки были знакомы отцам героев, воевавших под Троей, ничуть не больше, чем его «короткоствольные» автоматы их отдаленным потомкам. Яблоки у него созрели не в то время года, а растительный покров горы Зигос был просто неправильным. Бурный водный поток, проносящийся по Клейзуре? Этого просто не может быть: местная система водоразделов не допустит ничего подобного. И так далее. И неужели из-за этого Райхман так разнервничался?
По мере того как разрастался комментарий, его автора, похоже, все сильнее занимали географические детали, особенности расположения зданий и их ориентации по сторонам света, а также сопоставительные высоты различных растений и тому подобные ботанические подробности. Вопросы того, где те или иные вещи могли иметь место, старательно противопоставлялись тому, где он, Соломон Мемель, их поместил. На берегах заросшего тростником озера, в котором Аталанта купала Мелеагра и с берегов которого Фиелла совершила затем свой невероятный побег, «во тьме растаяла и выдохнула „я“, свое смешав с моим» (одно из тех мест, крайне редких в поэме, где употребляется первое лицо), Якоб отметил подозрительное отсутствие какой бы то ни было другой растительности. Где терпентинное дерево и олеандр, где лесная осока и черный василек? Кратер под названием Котел был явной аберрацией как с геологической, так и с картографической точки зрения.
Но ты же сам меня туда завел, прошептал Сол. Он представил себе, как Якоб сидит и, подобно ему самому, здесь и сейчас, перелистывает страницы поэмы. Начало, конец, снова начало. В Тель-Авиве! Как его туда занесло?
Сол поднял голову от напечатанной убористым шрифтом страницы. Из тьмы за окном выплыла тень Райхмана.
Был такой момент в Ботаническом саду, когда голос у Вальтера Райхмана как будто дал трещину. Сол представил себе, что в тот момент критик вполне мог быть едва ли не на храни слез. А теперь я должен задать вам несколько вопросов. В тот момент он все понял про этого человека. Конечно, он даст ответы на вопросы господина критика. Очень важно отвечать на вопросы, вспомнил он, и по возможности чем быстрее, тем лучше. Он так и сделает. Так и сделал. Впрочем, воспоминания Райхмана о войне были достаточно обременительны и сами по себе, без дополнительных сложностей со стороны бывших жертв.
