class="p">Удивлённо выгибаю бровь.
— Так получилось, что из-за меня он её бросил.
— Ого…
— Вот уж точно Господь отвёл, — подаёт голос мать с переднего сиденья.
— Первая городская? — уточняет водитель, с интересом её разглядывая.
— Да. С ожиданием. Потом на вокзал.
— Понял-принял, — заводит двигатель. — А вы сами-то откуда? Нашенские или туристос?
— Мы из Иваново. Родственницу в Красоморске навещали.
— Иваново? Город невест который?
— Да.
— Там у вас все невесты такие красивые?
Она нехотя поддерживает беседу, а я, пользуясь случаем, обращаюсь к бабушке, сидящем рядом.
— Ба…
— Что дорогая?
— Как же без паспорта уехать?
Дело в том, что в тот злополучный вечер дед, по указанию отца, отдал его лично в руки дяде Анзору.
Из-за отсутствия самого главного документа уже возникли проблемы на тех двух экзаменах, которые я успела сдать.
Благо, Матильда спасала. Оба раза составляла акт об идентификации личности. Иначе меня к сдаче ЕГЭ не допустили бы.
— Не беспокойся.
— У него во всех структурах связи, — сокрушаюсь я.
Бывший губернатор — это вам не просто какой-то рядовой чиновник.
— У меня они тоже есть. Мир не без добрых людей, Тата. И они, представь себе, готовы нам помочь.
Улыбается, однако от меня не укрывается тот факт, что она тоже переживает.
— Значит, поедем на поезде?
— Да. Автобусом долго, а самолётом — Зарецкий нас отследит.
— Спасибо, что едешь со мной.
— Перестань. Тут не за что благодарить.
— Что будет дальше?
— Разберёмся по ходу пьесы, — пожимает плечом.
Киваю. Отворачиваюсь к окну.
Дежавю. Прошлым летом я точно также совершенно не представляла себе своё ближайшее будущее.
Однако теперь понимаю, что тогда всё было не так уж плохо. По крайней мере, у меня на душе не было той адовой тяжести, что есть сейчас.
— Первая городская больница, красавицы. Ближе стать не могу, там шлагбаум и кирпич.
— Нормально. Спасибо.
— Мам, посидишь? Я пойду с Татой.
— Да, Насть. Я подожду вас здесь. Думаю, толпой нам туда идти не стоит.
Выбираюсь из машины.
Пока шагаем в сторону центрального входа, пульс набирает такую частоту, что страшно становится.
— Тата, подожди, — останавливается у ступенек и осторожно касается моего локтя.
— Что такое?
— Прежде, чем мы войдём туда, я должна кое в чём тебе признаться.
— В том, что знакома с семьёй Абрамовых? — предполагаю с ходу и, судя по выражению её лица, попадаю в самое яблочко.
— Да.
— Не утруждайся. Марсель рассказал мне. Про то, что случилось в Тбилиси, тоже.
Она растерянно моргает.
— Давно? — изумлённо уточняет.
— Нет. Он долгое время это скрывал, — тяжко вздыхаю, рассматривая облупленную краску на перилах.
Боже, я столько гадостей тогда наговорила в порыве злости! Кричала, что ненавижу его. Что никогда прощу.
Если б только знала…
— Ты звонила им? После случившегося.
— Звонила. И Дарине, и Яну. Не отвечают, — произносит она печально.
— Ясно.
— Тата, насчёт Тбилиси…
— Давай, пожалуйста, не сейчас, — перебиваю, сглатывая ком, вставший в горле. — Я готова поговорить с тобой. Открыто и спокойно, но потом.
— Хорошо. Договорились.
Пропускаем пожилого мужчину с костылями и заходим в помещение за ним.
— Куда идти?
— Надевай бахилы и халат. Я уточню.
Она направляется к очереди стоящих в регистратуру. Я, старательно игнорируя запах хлорки, бьющей в нос, к автомату с бахилами.
Беру пару себе и ей.
Сажусь на скамейку и механически воспроизвожу необходимые действия, потому как мыслями опять с Марселем.
Все эти дни, не переставая, о нём думала. А ещё молилась. Просто брала бабушкин молитвослов и долго-долго его читала. Чего, к своему стыду, раньше никогда не делала.
— В регистратуре меня развернули.
Поднимаю голову и смотрю на мать.
— Сказали, что к нему сейчас нельзя.
— Почему?
— Он в реанимации.
— А что известно о его состоянии?
— Тата, я чужой человек. Они дают такую информацию только родственникам.
— Нужно было сказать, что мы — родственники. Поднимемся туда? Может, не знаю… Поговорить с врачом? Может, меня пустят к нему, хотя бы на чуть-чуть. Мам, я… Мне очень нужно, понимаешь?
— Спокойно, дыши, — гладит по волосам. — Мы поднимемся и спросим. Идём.
Минуя снующих по первому этажу пациентов и посетителей, подходим к лифтам.
— Нам на пятый, — самостоятельно ориентируется по схеме, указанной на стене. От меня сейчас толку ноль. Я в таком отчаянии, что ничего не вижу и не слышу.
— Присядь пока здесь, — ведёт меня к лавке, когда оказываемся в пустом холле пятого этажа. — Я попробую найти его лечащего врача. Ладно?
Киваю и смотрю ей вслед.
Сколько сижу в коридоре, не понимаю. По ощущениям целую вечность. Хотя, возможно, проходит всего несколько минут до того момента, как открываются створки лифта, и я вдруг вижу перед собой Абрамова-Старшего и ещё одного мужчину.
Оцепенев под его тяжёлым, пристальным взглядом, теряюсь. Однако уже вскоре приказываю себя отмереть и двинуться ему навстречу.
— Здравствуйте…
— Что ты здесь делаешь? — осведомляется ледяным тоном, сразу давая понять: мне тут не рады.
— Я… Вы… — заикаюсь, разнервничавшись, и впервые, наверное, испытываю трудность с тем, чтобы сформулировать простое предложение, способное отразить цель моего визита. — Я пришла к Марселю.
Прищуриваясь, делает шаг вперёд и, нависая надо мной чёрной грозовой тучей, буквально прожигает лицо своими глазами.
Глазами с полопавшимися красными сосудами на белках.
Глазами, в уголках которых проступила сеточка из вен и морщин.
Глазами, отчётливо транслирующими боль, злость и ярость.
Сколько ночей он не спал?
Выглядит крайне уставшим, эмоционально истощённым и измученным.
— Я понимаю, что вы не хотите меня видеть, но…
— Пошла. Вон.
Эти слова сказаны не громко, но столько в них лютого гнева, что еле сдерживаюсь, дабы не зарыдать.
— Ян…
— Не вмешивайся, Беркут, — пресекает попытку мужчины влезть в наш разговор.
Беркут.
Перевожу взгляд на него. Это ведь тот самый крёстный из Москвы, у которого Марсель собирался просить помощи.
— Мне… нужно к нему, — голос предательски дрожит, но я всё равно стараюсь показать, что отступать не намерена.
— А мне нужно, чтобы мой сын вернулся к жизни, — ядовито цедит Абрамов-старший сквозь зубы.
— Ян Игоревич…
Чувствую, как по щекам скатываются горячие слёзы.
— Проваливай отсюда.
— Я прошу вас, — судорожно выдыхаю. — Дайте мне с ним увидеться.
— Нет.
— Просто позвольте…
— Я сказал нет! — повторяет жёстко и уходит.
Уходит!
— Что с ним? Почему Марсель до сих пор в реанимации? Он в сознании? Скажите! Ян Игоревич, сжальтесь надо мной! — в порыве безысходности бросаю.
Секунда.
Две.
Три.
— Он в медикаментозной коме, — произносит убито, касаясь пальцами железной ручки двери.
Я не знаю, что это значит, но слово «кома» — звучит очень-очень страшно.
Тишина оглушает меня, дезориентируя.
В ушах неприятно звенит и пульсирует.
Перед
