течению вместо того, чтобы переходить ее вброд.
Не спускаясь дальше по тропе, Эйлас поднялся повыше и, стараясь по возможности передвигаться за прикрытиями, направился к берегу реки ниже по течению, описывая широкий полукруг. Заросли ивняка не позволяли, однако, добраться до воды; пришлось возвращаться к броду. Ничто не шевелилось ни на берегу, ни в кустах лещинника. Но Эйлас чувствовал нараставшее напряжение. Тишина действовала на нервы. Он остановился, чтобы снова прислушаться, но услышал только шум бегущей по камням воды. С мечом в руке он снова стал продвигаться выше по течению, шаг за шагом… У самого брода на ветру покачивался высокий камыш. Но ветра не было! Быстро повернувшись, Эйлас встретился глазами с рыжей мордой ведьмы, притаившейся на корточках подобно гигантской лягушке. Она высоко выпрыгнула из камыша, но меч Эйласа встретил ее на лету и отсек ей голову. Торс с курьими ногами повалился, зарывшись в землю когтями; голова откатилась к краю воды. Эйлас столкнул ее мечом в реку. Подпрыгивая, как поплавок, голова с лисьей мордой унеслась вниз по течению. Торс поднялся на курьи ноги и стал бессмысленно бегать туда-сюда, размахивая руками, спотыкаясь и подпрыгивая. Постепенно передвигаясь таким образом куда-то наискось и вверх, в конце концов он перевалил через плечо горы Габун и скрылся из поля зрения.
Уже начинало смеркаться. Эйлас промыл меч чистой горной водой, перешел реку вброд и вернулся в селение Нижний Освий незадолго до наступления темноты. Поужинав хлебом с ветчиной, он выпил добрую пинту вина и сразу поднялся к себе в комнату.
Оказавшись в темном помещении, он вынул из поясной сумки серый граненый камень Мургена. Камень бледно светился, как светилось бы отверстие в стене, если бы начинался туманный пасмурный день. «Не слишком лучезарная драгоценность», – подумал Эйлас. Отвернувшись, однако, он успел заметить краем глаза странную вспышку – явление, которому он не сумел найти название.
Несколько попыток повторить это ощущение ни к чему не привели, и через некоторое время он заснул.
Глава 21
Через четыре ничем не примечательных дня Эйлас вернулся в Тон-Тимбл. Здесь он купил пару упитанных куриц, копченый окорок, соленый свиной бок и четыре фляги красного вина. Упаковав часть провизии в седельные сумки, он привязал остальное к седлу и выехал на север, в Глимвод, чтобы навестить Грайта и Уайну.
Грайт вышел из хижины ему навстречу. Заметив запасы продуктов, старый дровосек позвал жену:
– Уайна, разводи огонь! Сегодня мы пируем, как лорды!
– Мы хорошо закусим и выпьем на славу, – согласился Эйлас. – Тем не менее я должен прибыть на Придурковатую поляну завтра утром, непременно до рассвета.
Хозяева и щедрый гость поужинали курицей, жаренной на вертеле, фаршированной перловой кашей с луком, подовым пирогом, пропитавшимся жиром, стекавшим с курицы, и тушенной в горшке огородной зеленью с салом и кресс-салатом.
– Если б я так набивал брюхо каждый вечер, мне и в голову не пришло бы рубить дрова каждое утро! – заявил Грайт.
– Когда наступит такое времечко? – вздохнула Уайна.
– Кто знает? Может быть, скорее, чем вы думаете, – сказал Эйлас. – Но я устал, а мне нужно встать до зари.
За полчаса до рассвета Эйлас уже стоял на Придурковатой поляне. Он ждал в сумрачных тенях под деревьями, пока первый проблеск восходящего солнца не показался на востоке, постепенно озарив сначала мокрую от росы траву, а затем и граненый камень у него на ладони. Приближаясь к пологой возвышенности посреди поляны, принц даже не услышал, а скорее ощутил какое-то щебетание, переливчатые трели – слишком высокие, едва уловимые человеческим ухом. Что-то шлепнуло его по руке, державшей камень; Эйлас сжал драгоценность в кулаке. Невидимые пальцы дергали его за мочки ушей и за волосы; шапку сорвали у него с головы и высоко подбросили в воздух.
Эйлас мягко и спокойно произнес:
– Глубокоуважаемые феи! Не обращайтесь со мной как с незваным гостем. Я Эйлас, отец Друна, которого вы любили и воспитывали.
На какое-то время наступило безмолвие. Продолжая идти к пригорку посреди поляны, Эйлас остановился ярдах в двадцати от него.
Поросшая травой возвышенность внезапно затуманилась; дрожа и волнуясь, как полупрозрачный зеркальный занавес, она стала наполняться образами то близкими, то убегавшими вдаль, то внезапно четкими, то расплывчатыми и пропадавшими.
От холма к ногам Эйласа развернулась красная ковровая дорожка. На ковер выступил эльф – чуть ниже среднего человеческого роста, с бледно-бежевой, отливающей оливково-зеленым блеском кожей. Плечи его покрывала алая мантия с подолом из горностаевых шкурок с головами; он был обут в зеленые бархатные туфли. Голову эльфа венчала хрупкая ажурная корона из золотых прожилок. Справа и слева от него на грани зрительного восприятия то и дело появлялись, но никак не становились четко различимыми другие эльфы и феи.
– Перед тобой король Тробиус! – провозгласил эльф. – Ты отец нашего возлюбленного Друна?
– Именно так, ваше величество.
– В таком случае наше благоволение частично распространяется и на тебя; тебе не причинят вреда в Щекотной обители.
– Благодарю вас, ваше величество.
– Не нужно благодарности, твое посещение делает нам честь. Что ты держишь в руке?
– Ваше величество, это магический талисман невероятной ценности!
Кругом зашептали, забормотали голоса фей:
– Действительно… пламенный самоцвет… потустороннего оттенка…
– Я хотел бы взять его! – повелительно произнес Тробиус.
– Ваше величество! Как правило, я не посмел бы не выполнить ваш приказ, но меня строго предупредили, что я не должен расставаться с этим камнем, пока не станет очевидной причина моего визита. Я хочу, чтобы мне вернули моего сына, Друна, целым и невредимым – только в таком случае и только тогда я смогу предоставить самоцвет в ваше распоряжение.
Бормотание фей приняло удивленный и неодобрительный характер:
– Упрямый, капризный субъект! А таковы все смертные! Нельзя доверять их учтивости… скользкие, бледные родичи крыс…
Король Тробиус ответил:
– К сожалению, должен сообщить, что Друн уже нас покинул. Он начинал взрослеть, и мы были вынуждены с ним расстаться.
Эйлас едва не пошатнулся от изумления:
– Но ему еще двух лет не исполнилось!
– В обители фей время то лениво порхает, то стремительно летит, как муха-однодневка. Когда Друн уходил, по вашему летосчислению ему было примерно девять лет.
Эйлас молчал.
– Будь любезен, отдай мне блестящую безделушку! – стал уговаривать его король эльфов таким тоном, каким доярка уговаривает непослушную корову стоять спокойно.
– Я могу уступить ее только в обмен на моего сына.
– Такой обмен практически невозможен. С тех пор как Друн ушел из обители, прошло много дней и ночей. А теперь… – тут голос короля Тробиуса стал жестким и суровым, – выполняй
