Когда ее подруги отправляются на охоту, она снова прячется в чулане. Пусть Феликс сегодня возьмет с Руфуса вдвойне, но она не может заставить себя отправиться на поиски клиентов. При мысли о том, что придется предлагать себя незнакомцам, она словно переносится назад в некрополис, снова чувствует чужие руки на своем горле и видит поднесенный к ее глазнице нож. Любой из ее клиентов может оказаться убийцей.
День проходит настолько тяжело, что зашедший за ней Филос замечает ее смятение и, отойдя подальше от борделя, предлагает ей опереться на свою руку.
— Не хочешь минутку отдохнуть, прийти в себя? — спрашивает он.
Амара кивает. Они отходят на менее людный участок тротуара, и она прислоняется спиной к стене.
— Все в порядке, — говорит он. — Понимаю, это нелегко.
— Спасибо, — произносит она, медленно выдыхая и пытаясь отпустить страх. Амара поворачивается к стоящему рядом Филосу и успокаивается, глядя в его добрые серые глаза. — Я так благодарна Руфусу.
— Я знаю, — говорит он. — И знаю, как все это тяжело. Я сам был на твоем месте. — Он оглядывается на улицу, откуда они пришли. — Я не имею в виду, что работал в лупанарии, — добавляет он, понизив голос. — Но в юности я ни минуты не чувствовал себя в безопасности.
Амара еще крепче сжимает его руку.
— Можешь не говорить, — отзывается она. — Я понимаю.
— Такова рабская доля. Пока мы молоды, нас трахают, а в старости бросают умирать от голода.
— Но Руфус тебя ценит.
— Это правда. — Филос отводит взгляд. — Жаловаться не на что.
— Мужчина, который… — Амара осекается на полуслове, боясь унизить Филоса своим вопросом. — Это ведь был не отец Руфуса?
— Нет, не Гортензий. Его не интересуют мальчики. Зато отца Гортензия они весьма интересовали.
Амара спрашивает себя, сколько лет Филосу. Должно быть, он старше ее немногим больше, чем лет на десять. Раньше она никогда не воспринимала его как мужчину и теперь впервые замечает, насколько он привлекателен. Должно быть, в юности он был поразительно красив. При мысли о том, что Филос жил в страхе и был неспособен защититься, в ее душе вскипает гнев. Ей вдвойне тяжело оттого, что в его страданиях виновен дед Руфуса.
— Что за человек Гортензий?
Филос молчит, и она понимает, что преданность хозяевам мешает ему быть откровенным.
— Ты можешь мне довериться, — произносит она. — Но я не обижусь, если ты предпочтешь не отвечать.
— Жаль, что ты не спросила меня об этом раньше, — произносит Филос, потирая лицо ладонью, и устремляет на нее сочувственный взгляд. — Я не должен тебе этого говорить, но Руфус сегодня приведет его, чтобы познакомить с тобой. Это должно было стать сюрпризом. Гортензий настоял, чтобы Руфус сохранил его визит в тайне; он хотел увидеть тебя «такой, как есть», так сказать, застать тебя врасплох.
— Ясно… — с недобрым предчувствием отвечает Амара. — Наверное, он просто беспокоится за сына.
— Будь ты моей женой, — неожиданно добавляет Филос, — я бы постарался не оставлять тебя с ним наедине.
— Я буду осторожна, — говорит Амара, понимая, что уже слишком долго держит его за руку. — Спасибо.
* * *
Гортензий так похож на сына, что Амара не может отвести от него взгляд. Все манеры Руфуса, даже склонность к бурной жестикуляции, которую она считала присущей ему одному, оказались унаследованными от отца. К счастью, в ужине участвует Друзилла, отвлекающая часть его внимания на себя. Это единственное заметное различие между отцом и сыном. Если Руфус добр и простодушен, то Гортензий кажется изворотливым и расчетливым.
— Руфус рассказывал, что ты помогала адмиралу в изысканиях, — говорит он ей. — Должно быть, ты высоко образованна. Тебя обучал твой первый хозяин?
— Меня учил отец, — отвечает Амара. — Когда я была свободна. Он был врачом в Аттике.
— Я же тебе говорил, — смущенно буркает Руфус.
Гортензий вскидывает ладони, как бы приглашая девушек вместе посмеяться над его сыном.
— Ты говорил, что в Афидне она была конкубиной!
— Это было позже, — возражает Руфус.
— В том, чтобы быть конкубиной, нет ничего постыдного, — произносит Гортензий, поворачиваясь к Друзилле и целуя ее руку. Та очарованно улыбается, но Амара знает, что Друзилла прекрасно умеет прятать свои чувства. Если бы она желала Гортензию смерти, он бы никогда этого не понял. — Значит, твой отец был врачом. А потом злой рок обрек тебя на страдания и превратил в безутешную шлюху. Верно? — Амара склоняет голову в знак согласия. Ей неприятен сарказм, скрывающийся за его улыбкой. — Странно, что ты наскучила своему хозяину в столь юном возрасте.
— Его жена была недовольна.
— Раз этот болван не мог сладить со своими женщинами, ты правильно сделала, что от него ушла, — говорит Гортензий, словно у нее был выбор. — Ты танцуешь? Владеешь музыкальными инструментами? Поёшь?
— Я говорил… — начинает Руфус.
— Я спрашиваю ее.
— Отец учил меня…
— Ну же, брось! — смеясь, перебивает ее Гортензий. — Сама понимаешь, я не об этом. Уверен, что отец не учил тебя развлекать мужчин. Если, конечно, он действительно был врачом. Чему научил тебя твой первый хозяин?
— В отцовском доме я научилась играть на лире, — говорит Амара, притворившись, что не заметила обвинения во лжи. — Потом, будучи конкубиной, я выучила песни Сапфо и других греческих поэтов. Я продолжила свое музыкальное образование в Помпеях.
— Музыкальное образование! — Гортензий насмешливо вскидывает брови. — По крайней мере ты неглупа.
— Возможно, ты позволишь нам для тебя сыграть? — Друзилла, зашуршав шелковой туникой, встает и искоса бросает на Гортензия влюбленный взгляд.
— Почему бы и нет? — Гортензий откидывается на ложе, глядя на нее масляными глазами.
Амара не принесла с собой лиру, но Друзилла подзывает ее к арфе.
— Я сыграю «Гимн Афродите» Сапфо, а ты подпевай, — вполголоса говорит она.
— Спасибо, — шепчет Амара, радуясь, что ей не придется соревноваться с превосходным голосом Друзиллы. Она раскачивается под музыку, грациозно поводя руками, чему научилась в доме Кремеса, и вкладывая в песню всю душу. Ловя на себе оценивающий взгляд Гортензия, она чувствует себя так, словно никакого Кремеса не было и все многочисленные изменения в ее жизни невольницы вернули ее к исходной точке. Она вспоминает Филоса. «Будь ты моей женой, я бы постарался не оставлять тебя с ним наедине». Руфус наблюдает за ней, сияя от гордости, но ее это нисколько не успокаивает. Как скоро он начнет смотреть на нее глазами своего отца?
— Что ж, — говорит Гортензий Руфусу, дождавшись окончания песни. — Она очаровательна. Ты победил. — Он снова поворачивается к Амаре. — Впрочем, вся эта чепуха насчет аренды дома не по мне. После того как он тебя купит, ты можешь просто поселиться у нас.
