Мало того, грабеж распространился и на самые храмы: из Св. Софии были взяты «ризная казна», дорогие сосуды, корсунские иконы и колокола; точно так же церковная казна, иконы, дорогая утварь и колокола отбирались по всем церквам и монастырям Великого Новгорода. Захваченных владычных бояр и других именитых граждан тиран приказывал в собственном присутствии на Городище подвергать разным мукам, чтобы вынудить от них деньги и желаемые признания; особенно излюбленным способом пытки была у него мука огненная, или так называемый поджар. Таких поджаренных людей потом привязывали к саням, волокли на Великий мост и бросали в Волхов. Тут же на мосту было устроено какое-то возвышенное место, откуда свергали в реку, также связанных вместе, жен и детей несчастных мучеников. В это время дети боярские и другие ратные люди на лодках разъезжали вокруг моста с рогатинами, баграми и топорами; они пронзали или рассекали тех, которые всплывали на поверхность воды, чтобы никто из них не мог спастись от ужасной смерти. Такие избиения совершались в течение пяти недель. Если верить новгородскому летописцу, были дни, когда число погибших простиралось до тысячи и даже до полутора тысяч; когда же они не превышали пяти или шести сот, то за этот день надобно было уже благодарить Бога. Следующую затем шестую неделю своего пребывания здесь Иван Васильевич употребил на то, чтобы со своим воинством ездить вокруг города, грабить монастыри, жечь хлебные скирды и убивать скот; а в самом городе грабить товары и разорять до основания лавки, опустошать в домах бояр и купцов подклети, выбивать окна и ворота. В то же время большие военные отряды разосланы были на все четыре стороны в Новгородские пятины по волостям и станам, верст за двести и за триста от Новгорода, чтобы разорять боярские поместья и усадьбы, расхищая имущество и побивая скот.
Наконец кровожадность тирана пресытилась. На второй неделе Великого поста, в понедельник, государь велел поставить перед собой с каждой улицы по человеку из оставшихся в живых. «Дряхлые и унылые, отчаявшиеся живота своего, стояли они как мертвые», по выражению новгородского летописца. «Государь, воззрев на них кротким, милостивым оком, глаголал им свое царское слово». Это слово состояло в поручении молиться о его царском благочестивом державстве, о его чадах и всем христолюбивом воинстве, о том, чтобы Бог даровал ему победу и одоление на врагов, а пролитая кровь пусть взыщется на изменнике Пимене и его злых единомысленни-ках. После этого Иван Васильевич, оставив в Новгороде правителем и воеводой князя Петра Даниловича Пронского, со всеми полками своими выступил во Псков; а владыку Пимена и бывших на правеже попов и дьяконов и еще не избитых опальных новгородцев, вместе с награбленными богатствами, под крепкой охраной отправил частью в Москву, частью в Александровскую слободу. Трудно сказать, какое побуждение наиболее руководило действиями тирана при описанном разгроме Великого Новгорода: неукротимая кровожадность и злоба на бывшую вечевую общину или ненасытное корыстолюбие и зависть к богатствам этого древнего торгового города? Трудно также с точностью определить число избитых им новгородцев, по разным известиям оно различно; во всяком случае, едва ли оно было менее 30 000 душ обоего пола! Удар, нанесенный благосостоянию города Иваном III, не может идти в сравнение с погромом его внука. От сего последнего Великий Новгород потом никогда не мог оправиться, и тем более, что за этой казнью последовал неизбежный голод и мор, так что Новгород значительно запустел. Какое страшное впечатление оставил здесь погром Грозного, можно отчасти судить по следующему случаю. Года два спустя (25 мая 1572 г.) много народу стояло за обедней в каменном храме Параскевы Пятницы на Торговой стороне, на Ярославле дворище. Когда кончалась литургия, как-то громко и неожиданно зазвонили в колокола, и этот звон произвел панический ужас. Весь народ, мужчины и женщины, тесня и толкая друг друга, бросился опрометью из церкви, побежал в разные стороны, куда глаза глядят, и распространил переполох по всему городу; купцы покидали свои лавки незатворенными, а товары свои отдавали первому встречному. Только к вечеру граждане опомнились и пришли в себя.
Пскову Иван Васильевич готовил участь Новгорода. Но судьба пощадила его, хотя и не вполне. Спасение его летописи объясняют разными причинами. Уже великий звон, раздавшийся посреди ночи и призывавший к заутрене, умилил Иоанна, остановившегося в загородном Никольском монастыре на Любятове.
На следующий день он вступил в город. Тут, по совету своего наместника и воеводы князя Юрия Токмакова, псковичи при въезде Ивана Васильевича встретили его каждый перед своим домом с накрытыми столами и хлебом-солью, стоя на коленях со всеми своими семьями. Эти знаки преданности и покорности тронули даже Иоанна. Может быть, тиран был уже пресыщен страшными новгородскими избиениями и на сей раз оказался доступнее другим чувствам сравнительно с жаждой крови. Встреченный духовенством с печерским игуменом Корнилием во главе, он отслушал молебен в Троицком соборе и поклонился гробу Всеволода-Гавриила; причем с любопытством осмотрел его тяжелый меч. А затем выехал из города и расположился в предместье. Во время короткого пребывания своего здесь он ограничился немногими казнями псковичей и грабежом их имущества; так, он отобрал на себя из монастырей казну, наиболее дорогую утварь, то есть иконы, кресты, пелены, сосуды, книги и колокола. Опричникам своим он позволил грабить самых зажиточных граждан, только священников и монахов запретил трогать. Предание прибавляет, что псковский блаженный человек Никола, прозванием Салос (юродивый), когда царь посетил его келию, будто бы стал угощать его куском сырого мяса; причем укорял его в кровожадности и предсказывал ему самому большое бедствие, если он посягнет на город Псков. Тиран сначала не обратил большого внимания на его слова; но, когда он велел снять колокол с Троицкого собора, тотчас пал его лучший конь, согласно с предсказанием блаженного; тогда царь ужаснулся и вскоре уехал из Пскова.
Погромом Новгорода дело о мнимой новгородской измене, однако, не кончилось. Начались усердные розыски о единомышленниках Пимена в самой Москве. С помощью жестоких пыток у разных сановных лиц, обвиненных в измене, вымучены были признания об их намерении отдать Новгород и Псков Литве, извести царя и посадить на престол князя Владимира Андреевича — обвинения, сами говорящие за себя явной своей нелепостью. Тем не менее все обвиненные осуждены были на казнь, вместе с остатком опальных новгородцев. К общему удивлению, в числе их на сей раз явились трое главных любимцев Ивана Васильевича, именно оба Басмановы, отец с сыном, и князь Афанасий Вяземский, который будто бы предуведомил новгородцев о
