ДЕНЬ ВОСЬМОЙ. 6 ФЕВРАЛЯ
45. Москва и весь мир, 19.00 по московскому времени.
– Говорит Москва! Внимание! Говорит и показывает Москва! Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение! Через несколько минут мы передадим обращение Секретаря Центрального Комитета КПСС, Председателя Совета Министров СССР товарища Романа Борисовича Стрижа к населению Советского Союза! Повторяем! Через несколько минут…
Торжественно-строгий, будто церковный, голос звучал повсюду. Это был голос того самого московского теледиктора, который 16 месяцев назад объявлял о покушении на Горячева. Теперь его снова слушал весь мир. В Лондоне, Бонне, Вашингтоне, Праге и Токио все правительственные и внеправительственные службы, связанные с Россией, бросали дела и спешили к телевизорам. А в России, на улицах городов и поселков оживали раструбы громкоговорителей, а под ними смолкали скандалы и споры в многотысячных очередях за хлебом. На заводах затихали станки – люди слушали Москву прямо в цехах. И в солдатских казармах прекращались занятия по боевой и политической подготовке. И в студенческих общежитиях замирали пьянки. В Москве, Харькове, Ашхабаде, Норильске, Владивостоке…
– Внимание! Через несколько минут мы передадим Обращение Секретаря Центрального Комитета…
А по железнодорожной ветке «Урай-Тавла-Екатеринбург» на безумной скорости летел поезд, занятый зэками на станции „Мыски". В вагонах орали, играли в карты, насиловали молодых женщин, жрали и пьянствовали дорвавшиеся до свободы уголовники. Даже в „докторском" вагоне, где Майкл Доввей пытался лечить раненых и обмороженных, шла пьянка. Да, теперь у этих зэков было все, о чем они мечтали в лагере: жратва, спирт и молодые бабы – студентки медицинского техникума, захваченные во время налета на город Тавда. И еще у них было много оружия и упоение скоростью – в паровозной кабине один зэк постоянно держал дуло автомата под ухом машиниста, а два других, раздевшись до лагерных кальсон, с пьяной удалью швыряли лопатами уголь в паровозную топку, готовую и без того вот-вот взорваться от жара…
. – Внимание! Работают все радиостанции и Центральное телевидение! – вещал диктор.
В Екатеринбурге, в Штабе восстания Зарудный, Стасов, Обухов, Акопян, Колосов, Ясногоров и еще два десятка человек сгрудились у телевизора.
– Неужели правительство подаст в отставку? – спросил Ясногоров.
Зазвонил телефон. Зарудный снял трубку, послушал, потемнел лицом. Потом сказал членам Штаба:
– Это с вокзала. Еще одна банда из Тавды. В Тавде они взяли восемнадцать заложниц, а теперь требуют уголь, продукты и водку.
Гусько, Стасов, Обухов и Колесова встали, надевая бушлаты и куртки.
– Внимание! – снова сказал московский теледиктор. – Говорит и показывает Москва!…
В Москве, к служебному входу в Большой театр подкатила черная «Волга». Два человека вышли из машины, офицерской походкой прошли в театр и по коленчатому коридору уверенно достигли кулис. Здесь, на сцене, Полина Чистякова и вся труппа: актеры, режиссеры, гримеры и рабочие сцены – прервав репетицию новой оперы «Александр Невский», стояли и сидели возле телевизора, который кто-то вынес прямо на сцену.
– Через полминуты мы начнем прямую передачу из кабинета Секретаря ЦК КПСС Романа Борисовича Стрижа… – продолжал теледиктор.
На Арбате, в Бюро иностранных телеграфных агентств западные корреспонденты садились к телевизорам и пультам международной видеосвязи, надевали на головы губчатые и резиновые наушники, поправляли у рта микрофоны и откашливались – готовились к синхронному переводу.
В Западной Европе, Израиле, Каире, Сингапуре, Токио и Мельбурне бары и кафе с телевизорами заполнялись простой, праздношатающейся публикой и американскими туристами…
– Внимание, включаем камеры, установленные в кабинете Председателя Совета Министров…
И на миллионах телеэкранов появилось, наконец, лицо Стрижа.
– Дорогие товарищи, – сказал он, спокойно глядя в камеру, – патриотическое правительство Советского Союза поручило мне выступить перед вами и обрисовать ситуацию в стране. Вы все, конечно, знаете, о чем пойдет речь. Неделю назад несколько тысяч уральских рабочих сорвали переговоры с представителями правительства и атаковали армейские части, направленные нами не против рабочих, а как раз наоборот – для того, чтобы они могли, спокойно, без эксцессов провести похороны жертв произвола уральской милиции…
В Большом театре два человека офицерской походкой подошли к Полине Чистяковой и сказали ей негромко: «Пройдемте с нами!»…
– Конечно, вы можете взять мои слова под сомнение, – чуть усмехнулся по телевизору Роман Стриж. – Ведь восставшие захватили несколько радиостанций и в своих воззваниях во всем обвиняют нас. Но спросите их прямо: кто на кого напал – войска на рабочих или рабочие на войска? Спросите их прямо: во время переговоров было ли хоть одно их требование отвергнуто секретарем Екатеринбургского обкома партии товарищем Круглым? Нет, товарищи, не было! И все это правда, которую они не смогут опровергнуть…
Поезд, захваченный зэками стоял на станции «Екатеринбург», ощетинившись дулами пулеметов и автоматов, торчавших из всех окон и с крыш вагонов. Эти дула делали поезд похожим на мохнатую гусеницу длиннее вокзального перрона – ее хвост терялся во мраке за перроном. Сквозь окно своего восьмого, «докторского» вагона Майкл Доввей видел совершенно темный вокзал, который производил впечатление безлюдного, и слышал голос Коровина, усиленный самодельным, из жести репродуктором:
