разговор. Фёдоров поначалу злился из-за назначения Реброва старшим в этом рейде, но после прямого мужского разговора и обещания не посягать на его власть смягчился и даже позвал Диму в свою компанию. Туда кроме него входили: Михаил Лаптев, полный белобрысый крестьянин из соседнего уезда, и бывший работник местной мануфактуры, рыжий веснушчатый крепыш со странной кличкой Гурген. Крепыш первым протянул Реброву руку и, с силой её пожав, представился:
- Будем знакомы, Гурген!
- Митя. А Гурген - это имя? Не слыхал такого.
- Неее, Гурген - это кличка. Имя я и сам уже не вспомню. Да и незачем!
- Скажи, Митяй, а правду народ бает, что ты своего брата названного расстрелял, когда тот в революции усомнился?
Ребров хотел было рассказать, что Радченко был ему не братом, а приятелем, да и расстрел подразумевает собой суд и приговор, а в Валентина пришлось стрелять во время боя, и то лишь, чтобы спасти комиссара Андрея Рейша. Ведь Радченко оказался внедренным шпионом и диверсантом. Но поглядев на жадно ловящих каждое его слово лица слушателей, представив град вопросов и недоверия, Дима тяжело вздохнул и согласно кивнул:
- Да.
- А с нами тебя отправили в награду или в наказание? – спросил Лаптев.
- В награду, - ехидно проговорил Фёдоров, - поохотиться на Мишек Лаптевых!
- У Анатольевича спроси, раз такой любопытный! - смеясь, ответил Лаптеву Дима, но никто эту шутку не оценил и не засмеялся, а в воздухе разлилось гнетущее молчание.
Ближе к вечеру продотряд добрался до Алексеевки. Деревня состояла из двух длинных улиц, растянувшихся вдоль берегов заросшей тиной речушки. Фёдоров, косясь на Диму, распорядился выставить караулы и сменять их каждые три часа. Затем расквартироваться, и чтобы без дурачества, иначе кому-то достанется должность отрядной прачки. Хмурые красноармейцы понуро разошлись по хатам, недобро косясь на комиссара, который не мог понять, чем вызвал такое отношение сослуживцев. Идею расспросить Фёдорова Дима отверг сразу, чувствуя в Николае одного из главных, а может быть, и самого главного зачинщика этого бойкота.
А наутро началась работа продовольственного отряда.
Наскоро созданный бедняцкий комитет с нескрываемым азартом указал на всех зажиточных односельчан, к которым тут же и наведались Гурген и Лаптев, оставляя после себя опустошенные амбары и разбитые лица. Наблюдая за этим из седла, Ребров неожиданно для себя осознал, что и его самого ещё недавно точно также обирали и белые, и красные. Осознал, но вслух сказать не решился.
Ближе к полудню со стороны церкви послышалась ожесточенная, но недолгая стрельба, и Дима, пустив коня рысью, срочно помчался туда. На церковном крыльце, нелепо запрокинув голову назад, лежало окровавленное тело подростка в форме корнета царской армии. Вскоре рядом с ним несколько мужиков из местных бросили на ступени старика попа со всклокоченной седой бородой и окровавленным разбитым лицом.
- Беляка раненого прятал в алтаре, гад! - отрапортовал стоящим рядом Фёдорову и Реброву радостный Гурген. Кивнув ему, Николай обратился к попу, откровенно рисуясь перед увеличивающейся с каждой минутой толпой зевак:
- Глупо старик, глупо! Ты не мог не знать, что всех пособников царизма мы будем расстреливать по приговору революционной тройки. Вот зачем ты этого гадёныша спасал? Чтобы лечь рядом?
- Мне не важно, кого спасать. Перед Богом все равны, он не делит людей на красных и белых, он делит их на плохих и хороших.
- И кто же, по-твоему, мы? - Ребров сам не заметил, как произнёс свои мысли вслух.
- Вы слуги дьявола, конечно, - глядя в глаза, ответил поп, и его лысая голова покрылась испариной. - Кто же ещё? Убили мальчишку, притом прямо в храме. Сейчас убьёте меня, слугу Божьего. Конечно, вы слуги дьявола, Божьего в вас нет ни капли!
- Бога и самого нет, это сказки для глупцов, и с помощью этих сказок вы, попы, обдираете простых людей! - как и учил Рейш, возразил тогда Ребров. - Бог почти на каждой странице Библии убивает людей за неверие в него. Так пусть убьёт и меня, вот он я, тут. И я в него не верю!
Дима поднял правую руку над головой и, сжав кукиш, начал демонстративно тыкать им в небо.
- Видишь, старик, никто меня не испепелил, а значит, нет Бога! И я это только что доказал! - прокричал во весь голос Дима и впервые увидел искры одобрения в глазах у своих товарищей.
- Так значит, нету Бога? - обречённо улыбнулся окровавленным ртом священник.
- Нет!
- А кому же ты тогда, соколик, кукиш-то казал, как не ему? Ты только что доказал, что веришь в него, хоть и пытаешься убедить себя, что это не так! А не испепелил он потому что любит тебя, как любят неразумное капризное дитё…
Выстрел Фёдорова прервал попа на полуслове, и старик завалился на бок, уткнувшись головой в живот корнету.
- А ведь уделал он тебя, комиссар, уделал как мальчишку! - с нескрываемым злорадством проговорил Николай и поскакал прочь. Дима тронул поводья и направил жеребца в противоположную сторону, под вой и причитания деревенских баб. С хмурого осеннего неба начал накрапывать дождь.
Ночью Диме не спалось. Порывы ветра трепали оконные ставни, и в их скрипе парню слышался голос убитого днём попа: «…Неправ, неправ, неправ…»
- Ну да, неправ, - думал Дима, прислушиваясь то ли к скрипу, то ли к своему внутреннему голосу. - Ведь мы тут что? Мы сражаемся за общее счастье. Но чем же людей осчастливит убийство мальчишки и старика? Ведь они были такие же люди, но получается, в борьбе за их благо, мы их и убили! И кто от этого стал счастливее? Я? Гурген? Фёдоров? Хотя да, им-то убийство было в радость. Так что, отец, я всё-таки сделал то, за что мне стыдно перед мамой и тобой. Я сделал самое паскудное, что мог. Я не вмешался.
Диме захотелось выть в голос, но помня, что в хате помимо него ещё хозяин с хозяйкой и их дети, комиссар только прижал ладони к глазам и до боли стиснул зубы. Новый порыв ветра приложил ставню об стену дома с такой силой, что с полочки упала какая-то глиняная посуда и, с грохотом разбившись, разлетелась осколками по полу. Чертыхнувшись, Дима встал и, накинув шинель вышел на улицу.
Дождь со снегом лезли в глаза и за шиворот, но Ребров их будто бы и не замечал, лишь удовлетворённо отметил, что неистовство погоды совпало
