прием – «ложный вывод»: как объясняет Замятин, автор подводит свою логическую конструкцию к выводу, но вывод делает «ложный». Вы «тем самым заставляете читателя с большей энергией сделать правильный вывод, запечатлеваете этот вывод в читателе как бы после некоторого спора, а такие выводы – всегда прочнее» [Замятин 2003–2011,5: 351–352]. Наблюдения Замятина применимы практически ко всем аспектам романа, особенно к неубедительному появлению Д-503 как абсолютно целостной личности. И. Чичери-Ронай рассматривает эти приемы как примеры «провокативной сатиры», которая побуждает или «соблазняет» читателя «вчитать» в текст компоненты, которые в нем прямо не проявляются, такие как эротизм, первобытность и другие страсти. Таким образом, Д-503 частично сотворен по образу и подобию самого читателя [Csicsery-Ronay 1988: 241].
То, что Д-503 сумел создать собственный образ так, что мы можем увидеть в нем достаточно полную проекцию его сознания, правдоподобное представление психики, – колоссальное достижение, равноценное достижениям величайших писателей мира, будь то авторы романов или дневников. Таким образом он выполняет центральную для любого произведения искусства роль: во-первых, вызывает интерес, и, во-вторых, пробуждает сочувствие читателя – поскольку эффект самопроекции Д-503 таков, что она стимулирует нашу биологическую потребность в единении с собратьями, – и, наконец, остается в памяти. Кроме того, рукопись служит средством психотерапии, так как помогает ее создателю приблизиться к идеалу психологического здоровья, психической функции, которую олицетворяет творец художественного произведения. Опыт Д-503 не полностью укладывается в теорию Замятина. Он никогда не изучал ни писательскую технику, ни историю литературы, которые его создатель объявлял необходимыми для романиста. По всей видимости, у Д-503 врожденный талант, выражаясь словами Замятина, «какая-то органическая способность» [Замятин 2003–2011, 5: 320]. О том же говорит умение Д-503 создавать полифоническую прозаическую структуру большой художественной ценности без сознательных усилий или особой нужды в переписывании, без которого, по мнению Замятина, обойтись нельзя [Там же: 326; Замятин 2004: 197]. На протяжении всего дневника, даже присягая в верности Единому Государству, Д-503 добивается «крайнего сгущения мыслей» и «огромной художественной экономии», умения выразить как можно больше смыслов всего несколькими словами [Замятин 2003–2011, 5: 319, 347], – в этом Замятин видел важнейшее свойство творческой работы. Творчество Д-503 – это символ собственного труда Замятина как его идеала и цели; в конце концов, литературный триумф Д-503 – это также триумф его создателя.
Представления Замятина о полифонической художественной структуре и «художественной экономии» сопоставимы с мыслью М. Буша, что близость к идеалу в художественном выражении и в функции эго достигается «экономией затрат энергии», которая в произведении искусства состоит в «органическом слиянии разнородных элементов» [Bush 1967: 33]. Это выходит за рамки уроков Замятина, но следует иметь в виду, что сама идея обучать художественному мастерству появилась относительно недавно и не получила достаточного развития; лекции Замятина были одной из первых попыток, но, так или иначе, творческий талант остается истинной загадкой.
Таким образом, вынужденное подчинение Д-503 Операции по удалению фантазии и последовавшее за этим радикальное изменение характера его рукописи особенно трагично. Как предполагает Морсон, речь в повествовании идет о рождении романа, новом открытии для себя настоящей литературы и, как следствие, о возрождении и развитии личности [Morson 1981: 134]. Д-503 становится все больше похожим на своего читателя, но процесс резко останавливается. А значит, читатель сам делает предположения, каким «должно было бы» стать его дальнейшее развитие, – иными словами, мы достраиваем роман в собственном сознании и сами таким образом становимся романистами. Воспитательная функция письма срабатывает не только с Д-503, но и с нами. В «Мы» Замятин представляет нам новую форму прозы, которую называет неореализмом. Мы сталкиваемся с множеством сюжетных и тематических линий, большую часть которых приходится осмысливать одновременно. Но к моменту, когда развитие романной формы достигает этой стадии, мы уже лучше подготовлены как к чтению романа, так и к восприятию мира за его пределами.
Рукопись Д-503 повествует также об открытии заново человеческой природы; здесь важнейшая роль романа состоит в том, что он подталкивает пишущего к самостоятельному мышлению и самовыражению. Следует отметить, что практически каждый упомянутый в тексте писатель Единого Государства – диссидент – это служит как бы намеком на то, что писательство склоняет человека к иконоборческим, мятежным взглядам. По сути, эти повторные открытия спонтанны – для них практически не требуются внешние стимулы. Исследователи литературных влияний будут разочарованы, увидев, как плохо подкован Д-503 в литературе, – тем не менее он в состоянии написать превосходный роман.
Заключительная запись, резко отличная от всех предыдущих, демонстрирует последствия Операции: в ней не чувствуется таланта и, судя по тому, что повествование обрывается in medias res, у Д-503 практически пропадает желание писать. Розеншилд характеризует последнюю запись как «лишенную эмоций», «почти механическую» [Rosenshield 1979:59]. Кажется удивительным, что у Д-503 еще осталась какая-то тяга к письму; собственно, хватает ее всего на пару страниц. Знаменательно, что, намереваясь писать пропагандистский дневник, Д-503 по пути наталкивается на роман – одну из самых требовательных литературных форм, которая, подобно симфонии, требует постоянного и одновременного динамического развития всех элементов, и в то же время представляет психику в потоке ее непрерывного движения, раскрывая разные ее уровни логично и одновременно. Творчество, движимое стремлением «создавать особые вещи», сводит все это воедино.
Как показали многие превосходные научные разборы «Мы» и как явствует из наших эволюционистских пояснений к тексту, Д-503 случайно создал увлекательный, глубокий и бунтарский tour-de-force, допускающий множество различных способов анализа. Искусство – это утопия в том смысле, что оно не служит убежищем, а указывает направление развития; «Мы» – это идеальный текст для гибкого читателя. Но мы не должны этому удивляться, так как поиск знания и стремление к максимальному самовыражению, представленные в этом романе, – врожденные черты человеческой природы, которые писатель непременно обнаружит, просто взяв в руку перо и начав писать.
Приложение
Конец? Заключительные мысли о судьбе утопии: киносценарий Замятина «Д-503»
В обширной литературе о «Мы» самым спорным оказался вопрос о том, как следует интерпретировать финал романа. Ирония в том, что речь идет о развязке – таком элементе сюжета, который в большинстве романов обычно не вызывает вопросов. Падет ли Единое Государство под натиском восставших Мефи или сумеет подавить мятеж? Мы могли бы сформулировать вопрос более абстрактно и универсально: способна ли рационалистически сконструированная социальная система удерживать под контролем человеческую природу на длительной и устойчивой основе?
Авторы других антиутопий, на наш взгляд, приходят к пессимистичному выводу. В конце «1984» Оруэлла Уинстон Смит ждет пули в затылок и при этом, вследствие тщательного промывания мозгов, думает о том, как он любит Старшего Брата[97].
