самом низу, у земли, у станка, - не в том ли суть? Ведь определяют удовлетворённость или неудовлетворённость жизнью возможности каждодневных будней. У жизни свои законы, Арсений Георгиевич! – Алексей Иванович надел очки, взглянул на прихмуренное лицо Степанова, почувствовал, что хозяину не по нутру ход его исторических рассуждений. Но у Алексея Ивановича был уже свой опыт жизни, менять своё понимание сущего он не хотел.
Степанов молчал, и Алексей Иванович счёл нужным пояснить:
− Убеждён я, Арсений Георгиевич, что жизнь всё-таки выше политики. Политика накладывается сверху. А у человеческой жизни свои законы, сродни тем, что действуют в природе. Когда политика стоящих у власти сообразуется с законами самой жизни, случается та гармония, которая обозначается в истории как эпоха процветания.
Но когда политика противоречит законам жизни, навязывается сверху волей тех, кто вознесён на власть, начинается смута, эпоха бед, народных страданий. В конце концов, политика всё же одолевается самой жизнью, и политические своевольцы сбрасываются в небытие. Мне так видится всё это, Арсений Георгиевич!..
Степанов качал головой, выражая свою разочарованность в человеке, которого считал единомышленником, сказал с горечью:
− Вот бы в Отечественную, - сложить руки да и ждать, когда начнут действовать природные законы. Горько пришлось бы ожидающим!.. Ты вроде забыл, что партия и народ в своём большинстве действительно были едины, что без жёстких организаторских усилий партии и народного к ней доверия, государство наше рассыпалось бы. И никакие извечные законы не спасли бы российский народ. Не ожидал, не ожидал, Алексей, что твой разум настроен на ожидание природных милостей! Собственная твоя жизнь говорит об обратном. По крайней мере, так мне казалось…
Алексей Иванович подавляя почувствованную горечь непонятности, сказал примирительно:
− Не по вине наказываете, Арсений Георгиевич. Я же не против активных действий самого человека, тем более людей, стоящих у власти. Я за то, чтобы действия политиков соотносились с законами жизни. Лучше других понимал это Ленин. Сталин, как видится теперь, не только по своему характеру, - по исторической необходимости делал всё возможное, чтобы человеческие усилия слились с общими закономерностями общественного развития. Общество приняло идею преобразования мира и человека. И народный энтузиазм, рождённый высокой идеей, сотворил русское чудо.
Мы не расходимся в понимании истории, Арсений Георгиевич. Только вы смотрите на историю сверху, как политик. Я же пытаюсь смотреть снизу, от жизни, от человека. Кстати, нынешние демократы для захвата власти тоже сумели использовать энтузиазм людей, стосковавшихся по личной свободе. Но энтузиазм этой малой, эгоистичной части общества, рвавшейся к неограниченной свободе, не привёл бы, как мне думается, демократов к власти, если бы в народе не было той общей усталости, что сродни безразличию. Думаю, это тоже было просчитано разрушителями советского бытия. Всё же нынешним властителям радоваться недолго. Субъективный фактор, на котором они взлетели к власти, иссякает. Вступает в силу фактор объективного, исторического, развития. И никакими посулами, никакой диктатурой, его не остановишь. Убеждён: российского человека, с его высокой духовностью не возвернёшь во времена пещерного сосуществования…
Степанов тяжело ворочался в кресле, как ворочаются обычно от старческих досаждающих болей, нашёл удобное положение, сказал неодобрительно:
− В рассуждениях твоих, Алексей трудно понять – и принять, - некоторую странность. По-твоему так: контрреволюции дано действовать активно, действовать насильственно в своих интересах и вопреки историческим, как ты выразился, закономерностям. Противоположным силам ты отказываешь в революционных действиях. Им должно выжидать, когда контрреволюционный беспредел сам собой, по законам, существующим в природе, сменится на порядок и справедливость. Откуда у тебя, Алексей, этакий, ну, скажем, оппортунизм? Из каких пивнушекресторанов нанесло в твою чистую голову эти паскудные мысли?..
− Ну, на счёт пивнушек – это не ко мне, Арсений Георгиевич! Не пил и не пью. Нет и времени и желания развлекать себя в ресторанах. Вот разобраться не в частных политических уродствах, постоянно нам навязываемых, а в общих законах, определяющих саму жизнь и жизнь человеческую, стараюсь. Вот, и проворачиваешь днями и ночами свои и чужие мысли, пока не сверкнёт то, что увидится истиной. Кстати, Владимир Иванович Вернадский убедил меня в необоримости природных законов. Его мысль о том, что жизнь, как форма существования материи, развивается по единому закону: от простейшего к сложному, от низшего к высшему, что в природе не было случая, чтобы какой-либо вид, достигнув высшей формы развития, вдруг начинал обратное движение, дала мне возможность многое увидеть другими глазами. Основываясь на этой общей природной закономерности, Вернадский в разгар Отечественной войны предсказал поражение фашизма. Поскольку попытка разрушить достигнутую нами высшую форму общественного устройства насилием, вернуть нас на уже пройденную ступень развития, противоречила общему закону. Не удалось!.. – Алексей Иванович рукой прихлопнул по боковине кресла, как бы подтверждая сказанное.
− Да, не удалось, - раздумчиво повторил внимательно слушающий его Степанов. – Силой, в прямом столкновении, не удалось. А вот ложью, коварством, изнурив общественный организм раковыми клетками предательства и отступничества, удалось!.. Извечные природные закономерности, на кои ты так уповаешь, не сработали. В противостоянии природных законов и разрушительных действий определённых общественных групп верх взяла, как видишь, политическая активность!..
− Не горячись, Алексей. Я же понимаю, что аномалии исторического развития со временем преодолеются. Кстати, Ленин предвидел возможность подобных зигзагов истории при общем развитии по восходящей спирали. Мысль академика Вернадского, как видишь, не нова. Но мы ушли от реальности. Всё та же, не изжитая черта русской интеллигенции, - утешать себя отвлечённым любомудрием!
Действительность такова, что в дурном старческом сне не привидится. Могучая держава развалена. Россия оплёвана, обессилена, разорвана. Могли ли мы подумать, Алексей, в те военные победные годы, что наши же партийные оборотни, генсеки и цековцы, бросят под ноги побеждённым все наши кровью добытые военные, политические, нравственные победы?!. Не только Сталин в гробу ворочается. Земля исходит стонами двадцати миллионов от Сталинграда до Эльбы позарытых. Слышишь ли ты, эти стоны? Или тоже демократической глухотой заболел?
− Не надо, Арсений Георгиевич! – Алексей Иванович сжал губы, чтобы не прорвалось ответное резкое слово. Он понимал боль дорогого ему человека, горько было от того, что страдающий ум Степанова не хотел понять его.
− Не надо, Арсений Георгиевич, - ещё раз проговорил сквозь онемевшие губы Алексей Иванович. – Знать меру моих страданий никому не дано. Когда-нибудь проглянут они в моих книгах. Это уже забота моя. К вам я шёл не за обидой…
Арсений Георгиевич в почувственной неловкости потеребил сухими морщинистыми кистями рук остро выпирающие из пижамных штанов колени, прокашлялся, сказал, в явном смущении:
− Ну-ну, не
