ето одно, а готовить… обойдёмся! Нужно будет, так и в Одессе куплю. И так барахла всякого полно. Одёжка в сумках, у меня книг с десяток, одеяла. Подъёмно канешно, но тюль в тюль, штоб по собачьим ящикам под вагонами скакать, ну или по крышам.
Может, обойдёмся и без чайника? Хотя чего ето я! В буфеты привокзальные нас вряд ли пустят, а какая там вода по пути встретится, ещё вопрос. Кипятить надо, а то обдрищемся!
Взял в итоге небольшой чайничек, а потом руки потянулись к гитаре. Пальцы пробежали по струнам, и…
– Ты никак и на гитаре умеешь? – Вопрос Саньки встряхнул память, и чувство узнавания ушло.
– Не знаю пока.
Торговец, услышав мой ответ, раскашлялся чего-то. Смешно! А мне вот почему-то не очень.
Выходя из лавки, показал язык висевшему напротив входа портрету самодержца, пока торговец отвернулся. Ета детская выходка поправила моё настроение. И маляр… хм…
Разложив холст на досках среди развалин пустыря, ползаю вокруг – как тогда, в бутовском театре. Знаю што надо рисовать, знаю примерно как, но вместе складывается скверно. Шестой холст уже порчу, а ведь каких трудов стоило мне добыть што холсты, што краски!
– Так дело не пойдёт!
Усевшись, подтягиваю коленки себе под подбородок и начинаю буровить последнюю чистую холстину глазами.
– А если и правда – как карикатура? Не на портрете сосредотачиваться, а на етих… аксессуарах!
Прищурив глаза, вожу пальцами по холстине и похоже, што-то у меня, да и получится! Ну или не получится, холст в любом случае последний.
Час спустя всё было готово. Припрятав картину в развалинах, палю потихонечку неудавшиеся шедевры на маленьком костерке и покидаю пустырь. Темнеет, задерживаться лишнее не стоит. Бродяги здесь особо не появляются, но ночью свет костра может привлечь бдительного полицейского или дворника. Завтра вернусь, к тому времени краски мал-мала высохнуть должны.
– Давай, давай! – Помогаю Саньке забраться в собачий ящик под вагон набирающего разгон состава, и тут же прыгаю следом, – Фу! Хорошо, што тренировались во флигеле!
– Ага! Токмо мужики… ну то есть…
– Соседи.
– Ага, – Благодарно кивает тот и стукается слегка головой о железный потолок, – Уй! Соседи животики все надорвали, как мы тот ящик по очереди ныряли, особенно когда за верёвочку его по комнате тягали.
– Пусть! Я в первый раз когда ехал так, не один ящик пропустил, всё решиться никак не мог, да и приноровиться не так-то просто. А тут раз! И всё. Давай-ка одеялу доставай, расстелим – всё не железе лежать!
– Ага!
Неуклюже ворочаясь с тесном ящике и то и дело сталкиваясь, расстилаем одеяло, а поверх и второе. Санька тут же начинает поглядывать в щелочку и делиться возбуждённо своими впечатлениями от путешествия. Я киваю, киваю… но как только мы выбираемся за пределы города и опасность обнаружения уходит, почти тотчас проваливаюсь в сон. Всё-таки ночь не спа-ал…
* * *
Раним утром на Садовом кольце начала собираться толпа. Любопытные останавливались, глядя куда-то вверх и начиная переговариваться и тыкать пальцами. Умные, глянув раз, ускоряли шаг.
Полицейский появился не сразу, и некоторое время вглядывался близоруко в свисающий с дерева холст.
– Разойдись! Разойдись! – Начал орать немолодой мужчина, а потом, на потеху толпе, выхватил шашку из ножен и начал прыгать, тщетно пытаясь дотянуться тупым клинком.
Наконец какой-то доброхот, по виду молодец при лавке, влез на дерево и начал отвязывать верёвку, удерживающую конструкцию из холста размером полтора на два аршина, да двух жердин – поверху, да понизу.
Верёвка не желала развязываться, и нарисованный чёрной краской карикатурный царь, узнаваемый скорее по тщательно прорисованной короне и мантии, продолжал отплясывать вприсядку на прорисованных красным телах под его ногами. В руках царь сжимал огромную кружку, прорисованную как бы не лучше самого Величества.
Наверху крупные буквы подрагивали в такт.
«Он трус, он чувствует с запинкой, Но будет, час расплаты ждёт. Кто начал царствовать – Ходынкой, Тот кончит – встав на эшафот»
Внизу:
«Низкий деспот! Ты навек в крови, в крови теперь. Ты был ничтожный человек, теперь ты грязный зверь[81]»
Эпилог
Вертя в руках подаренный Егором раскладной ножик, портняжка никак не мог выкинуть из головы слова друга.
«– Сон мне снился, – Егор хмыкнул смущённо, – ты только не смейся! Будто идут по Красной площади люди, вроде как парад. И такие, знаешь… обычные! Не гвардия и даже не войска, а просто люди – вообще без оружия! И я во сне знаю, што там крестьяне есть, рабочие, врачи.
– Вместе?
– Ага! – Егор оживился, – А ещё инородцы, представляешь? Даже евреи! Все вместе идут, и радостные такие – видно, што праздник у людей. Общий! Только почему-то будто сквозь грязное стёклышко вижу, серыми такими, без цветов.
– Ну, во сне часто так!
– Ага! И песня такая, с музыкой.
Егор зажмурился, вспоминая, и начал напевать негромко:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей,
Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей.
Всюду жизнь привольно и широко,
Точно Волга полная, течет.
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почет.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Над страной весенний ветер веет,
С каждым днем все радостнее жить,
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить.
Но сурово брови мы насупим
Если враг захочет нас сломать,
Как невесту, Родину мы любим,
Бережем, как ласковую мать.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек[82].
– А потом проснулся, – Егор открыл глаза, глядя на ошарашенного Мишку, – и понял: всё в стране у нас не так. Всё не
