— Нет. Я последую вашему примеру и останусь. Если бы королева хотела, чтобы я уехала с ней, то Дала бы мне знать…
Теофраст Ренодо явно был хорошо осведомлен. Бегство в Сен-Жермен являлось частью давно вынашваемого Мазарини плана по усмирению мятежного города и парламента. Единственное, о чем не подумал министр, так это снова обставить мебелью Дворец в Сен-Жермене, где беглецы, чтобы спать, нашли в больших, пустынных и промерзших залах только три походные кровати и несколько вязанок соломы. Тем временем вокруг столицы сжималось железное кольцо. На западе, со стороны Сен-Клу, заняли позиции войска Месье. На севере расположились части маршала де Грамона. На юге были маршал де Ла Мейере и граф д'Аркур. Наконец, принц де Конде с десятью тысячами солдат занимал собственное владение Сен-Мор и, перекрыв переправы через Марну и Сену, тем самым отрезал Париж от главных деревень, снабжавших столицу продовольствием. Все эти войска уже располагались на своих позициях, когда в шесть утра Париж узнал о бегстве королевской фамилии и вновь взорвался неистовым гневом. Толпы людей пришли к Пале-Роялю, отлично понимая, что оттуда будут вывозить вещи; когда повозки с мебелью короля и регентши выехали из ворот, их взяли штурмом и весело разграбили. То же самое парижане проделали и с имуществом Мазарини.
Парламент отправил к регентше депутацию, которой поручил выяснить мотивы ее спешного отъезда. Депутацию даже не приняли; Анна Австрийская приказала парламенту покинуть Париж и перебраться заседать в Монтаржи. Тотчас по возвращении своих посланцев верховные судебные палаты приняли эдикт об изгнании Мазарини. Это означало объявление кардинала врагом общества и позволяло преследовать его повсюду, при любых обстоятельствах. После этого стали организовывать Сопротивление. Требовались войска — создали армию больше, чем нужно; но истинным дирижером героического безумия, охватившего Париж, был маленький, кривоногий, бойкий на язык коадъютер, который уже видел себя французским Кромвелем, несмотря на то, что без колебаний просил у Испании денег.
Фронда — отныне бунт получил это название — имела свою душу; но у нее был и свой злой ангел в лице женщины, которая, наверное, была первой красавицей Франции: герцогиня де Лонгвиль открыто встала на сторону мятежников, разозлившись на то, что ее любимый брат Конде примкнул к королевской партии и вел войну, против Парижа. Чтобы ни у кого не было сомнений, чей лагерь она выбрала, герцогиня де Лонгвиль в компании герцогини Буйонской вместе с детьми официально перебрались в ратушу.
Это был торжественный момент: Гревскую площадь заполнила толпа. Мужчины громкими криками выражали свой восторг, женщины плакали от умиления. В ратушу она и Гонди созвали командиров.
Главнокомандующим был назначен бездарный герцог Дольбеф, дядя Бофора; здесь были также герцог Буйонский, надеявшийся получить обратно свое Седанское княжество, принц де Конти, примчавшийся из Сен-Жермена на зов своей сестры Лонгвиль, которую он любил преступной любовью, и любовник герцогини Франсуа де Ларошфуко, принц Марсийак. Наконец, через два дня после водворения герцогини де Лонгвиль в ратуше перед возникшими словно из-под земли Франсуа де Бофором распахнулись ворота Парижа. Народ пришел в иступление. Город встретил герцога возгласами любви и песней.
Он дерзок, молод и силен,
Остер, как его шпага,
На наше счастье явлен он,
Его девиз — отвага…
Экзальтированная толпа на руках внесла его в ратушу, где Гонди, весьма раздраженный тем, что лишался роли единственного вождя, был вынужден принять герцога де Бофора и провести его к госпоже де Лонгвиль, одарившей своего бывшего воздыхателя самыми обворожительными улыбками. Несмотря на резкий холод, снег и плывущие по Сене льдины, это был праздничный день, после которого надо было возвращаться к будничной жизни и первейшей ее., необходимости: в Париже обнаружилась нехватка съестных припасов. Обозы были перехвачены, цены на хлеб стремительно взлетели, усиливая раздражение горожан.
В действительности больше всего страдал простой народ. В особняках аристократов и в домах богатых буржуа имелись запасы. Для начала парижане овладели Бастилией; у коменданта крепости дю Трамбле хватило ума сдать ее почти без сопротивления. Это создавало хорошую базу для обороны на тот случай, если королевские войска предпримут штурм столицы, хотя люди прекрасно понимали, что план Мазарини совсем прост: задушить голодом Париж и его верховные судебные палаты, заставив последние быть сговорчивее.
Бастилию основательно разграбили; потом люди набросились на «роялистские» дома, по крайней мере на те, у чьих владельцев недостало ума внести богатые пожертвования. И тут все взял в свои руки герцог д» Бофор, тем самым завоевав в народе еще большее восхищение. Он начал с того, что отправил в переплавку собственную серебряную посуду и другие драгоценные вещи, благодаря чему смог купить заметно подорожавший хлеб и раздать его беднякам. Он открыл двери своего дома, чтобы дать в нем приют детям; Бофор даже купил другой дом, который вверил попечению кюре церкви Сен-Никола-де-Шан, набожному человеку, недалекому, но милосердному сердцем. Отель Вандом, разумеется, тоже не остался в стороне и щедро раздавал дары, тогда как в обители Сен-Лазар господин Венсан, казалось, разрывался на части, спеша на помощь несчастным.
Сильви не выходила из дома, но Персеваль и Корантен каждый день бегали по городу за новостями. От них Сильви узнавала о подвигах на ниве благотворительности герцога де Бофора, кого парижане окрестили «Королем нищих». Неизменно окруженный своими самыми горячими поклонницами — госпожой Ализон и госпожой Пакетт, Франсуа де Бофор появлялся повсюду, обшаривая дома, в которых надеялся отыскать чем прокормить своих добровольных «подданных».
— Я с сожалением должен сообщить вам, дорогая моя Сильви, что ваш особняк разграблен, — как-то вечером сказал Персеваль. — Вашего мужа обвиняют в «мазаринизме», но я хочу заметить, что герцог Франсуа и пальцем не пошевелил, чтобы помещать разгрому дома. Он ограничился тем, что спас ваших слуг, которые сейчас у него, живые и здоровые.
— Слава Богу! Но… но вы встречались с ним?
— Да. Я даже обратил его внимание на то, что это ваш дом. Он мне ответил, что, поскольку вас в доме нет по той простой причине, что вы живете у меня, а богатство семьи Фонсомов в любом случае от этого не слишком пострадает, он вправе воспользоваться вашим добром. Все это было сказано в таких выражениях, от которых покраснел бы даже простолюдин!
— Покраснел бы простолюдин?
— Да. Он говорил на ужасном языке грузчиков. Вероятно, Бофор хочет покорить оборванцев и нищих, которые ходят за ним по пятам, но если бы он провел всю жизнь на Крытом рынке, то не смог бы говорить лучше. Слушая Бофора, господин де Гансевиль смеялся от всей души, видя мою растерянность. Все же Бофор отвел меня в сторону, чтобы совсем в другом тоне заверить, что он всегда будет защищать мой дом даже ценой собственной жизни, и… передать вам, что он по-прежнему весь принадлежит вам!
— И вы осмеливаетесь мне это повторять?
— Да. Ибо мне показалось, что вас это обрадует. Я не имею права лишать вас хоть одной из маленьких радостей, которых у вас совсем немного.
