Владыка снял ожерелье, любуясь россыпью звездных искр в глубине кристалла, и глянул прямо в мои глаза: «Мы вытащим тебя, девочка! Не отчаивайся!»
Впервые за все время моей вечной ночи я проснулась счастливой.
Ожидание, которое нарастало с каждым днем, этим утром стало уверенностью.
И птицы голосили жизнерадостнее, и собаки гонялись друг за другом веселее, и мухи сновали оживленнее, и горшочки в очаге булькали аппетитнее. Сегодня просто обязано было произойти то хорошее, чего я так давно ожидала. Тренировки кончились. Пришло время настоящей схватки. И я подумывала, как вызвать Олну на откровенность, прежде чем она учует незваных гостей, вступивших в ее лес.
– Тебе ненавистен даже человеческий дух, так почему же ты отпустила моего спасителя, Олна?
– Твой спутник удивил меня, – сказала она не слишком охотно.
Но я намеревалась удержать ее в логове как можно дольше, чтобы дать возможность отряду Альерга беспрепятственно пройти через лес, и задала новый вопрос:
– Чем же можно удивить существо, еще в начале времен переставшее удивляться?
Она попыталась прожечь меня взглядом, но я его не увидела. Только в переносицу словно толкнулось что-то неприятное, как жаба.
– Он предложил мне себя! – Тварь явно оскалилась в улыбке. – Предложил свой высокий дар, свое прекрасное тело и светлый разум. И всего с одной просьбой: чтобы я исцелила тебя. Добровольная жертва всегда драгоценна! Но добровольная жертва самца – еще большая редкость. Чаще же ваших русалочек пенка наш океан покрывает.
– Пенка русалочек? – похлопала я отросшими ресницами. Хлопать было незачем: глаза ничего не видели, но так принято выражать состояние крайнего удивления.
– Тех, кто теряет себя во имя другого. Были у нас Детки-самцы человеческие, что приходили сами – с алчущим сердцем, с властной душой – за семенем нигов. Их добровольность расчетлива и корыстна. Мы им давали семени нашего силу. Мало кто смог прорастить его. Но Детка-сынок, отдавшийся любящим сердцем, – редчайшее чудо. Это был чудесный подарок! Вам не понять. Вы, люди, – насильники мира. Вы не способны. Но он – оказался способен. И восхитил меня своей волей и силой любви, и я выполню данное слово. Я исцелю тебя, деточка, исцелю от всего!
Старуха была в таком экстазе, какого от нее не исходило даже в ее еженощных соловьиных бдениях под луной. Она снова соскользнула в певучий речитатив. Страстной волной вздымался и опадал ее голос, мигом утративший усталое старушечье дребезжание. Его тембр был чарующ – то вибрировал изнемогающе нежно, то рокотал, вскипая в восторге.
Я содрогнулась: влюбленная Тварь! Ну и мерзость!
Добровольная жертва! Да что она знает о жертвах, кроме их вкуса? Что паразит, откладывающий яйца в чужое тело – созревать в чужой плоти, превращать эту плоть в гниющую пищу, – может знать о жертве? О добровольной жертве?! Тварь, отродясь не дававшая собственное тело своим же детям и не способная ткать их тела из собственной крови, творить из себя, порождать, как мы, люди!
Такое бешенство выпадало мне редко. Как посмел он договариваться с этой мерзкой сиреной за моей спиной?! Мне каково жить, когда за мою жизнь заплачена такая цена – он подумал?! Я не обязана жить! Вот сейчас сдохну на этом месте от его благородства!
Добровольная жертва! Видел бы он Ульриду на костре! К тому времени, как доброволец созреет, это будет уже беременный старикашка с чудовищным монстром в гигантском чреве. Вместе будем рожать, две куколки-ниги, на одном родильном костре! Кто б он ни был, как я его ненавижу! Больше жизни!
Я решительно поднялась. Что-то засиделась я тут, пора проведать, как там дела у спасательного отряда, с трудом продиравшегося сквозь дебри, в которые Тварь непременно постаралась скрутить лес перед их носом. Встретить по-человечески, хлебом-солью, а не когтями чудовищ, торчавшими теперь из каждой сосновой иголки. Потянулась, разминая косточки, поинтересовалась деловито:
– Ну и что я тогда здесь делаю? За меня заплачено. Я выкуплена. Так я пошла!
Тварь тоже потянулась, мертвой хваткой пригвоздив меня к месту.
– Не торопись, деточка. Да и есть у меня к тебе один давний вопросец. Расскажи-ка мне, что ты знаешь об Оссии и где с ней встретилась. Слышала я от тебя в бреду это имя. И знай, что, если ты по-прежнему будешь прикидываться беспамятной юродивой дурочкой, я спущу моих собачек, и никто из этих двуногих, которые вошли в мой лес, не уцелеет даже для назидания потомкам.
На всякий случай я сделала вид, что испугалась, лихорадочно соображая, сейчас или чуть позже выложить первый козырь, который взаимно изменит наши понятия о раскладе сил. Да, стоит посмотреть на ее реакцию, когда она узнает о моей причастности к гибели Цитадели.
Стоит услышать ответы. И я выложила ей то немногое, что знала об Оссии и обстоятельствах нашей встречи.
Пока я рассказывала, ведьма пришла в такое возбуждение, что кругами забегала по комнате, и ее дребезжащий голос слышался порой откуда-то с потолка, в воздухе творилось что-то невероятное, потрескивало, как будто вспыхивали искры, а одна из них пребольно меня обожгла. «Ай-яй-яй! Вот оно что! Ох, как! Ну надо же! Вот так-так!» – бормотала старуха. Заметались и завыли на привязи псы. Послышался дребезг падающей на пол посуды. Каменный стол заходил ходуном. А когда я добралась до развязки, она завопила в сердцах: «Оссия, чтоб тебе!», аккомпанируя себе треском молнии, разрядившейся в сторону окна. Немедленно засквозило и запахло гарью.
– Ой! – сконфузилась Олна, и послышался плеск воды.
Запахло мокрым углем.
Псы умолкли, остервенело грызя что-то железное. Лишь бы зубы не сломали о свои цепи.
Ведьме было не до псов. Она схватила меня за плечи и затрясла, как яблоньку, завопила:
– Ты хоть понимаешь, что натворила, дочка?!
– Н-н-нет-т-т! – продолбила я припадочным дятлом.
– Так ты не знаешь, во что вляпалась?!
– Н-н-нет-т-т!
Она рухнула на табурет и замолчала, зло пыхтя. Потом процедила:
– Ну до чего же я ненавижу этих глупых, чванливых, самодовольных, самонадеянных людишек! Считаете, что убили нига? Как бы не так! Это не в ваших силах. Только спугнули. Он не заперт смертью натха. Он ушел, но просочиться может через тысячу лет. Или завтра. Или уже.
– Так это был ниг?
– Похоже, да.
– Ты сама ниг, и ты не уверена?
– Ха! Уследишь за их формами, как же! Ниг может прикинуться чем угодно.
«Ну, это мы уже знаем!» – подумала я.
– Или вовсе ничем.
«А это похоже на наш случай».
– Если это ниг, то чем прельстила его такая замухрышка, как ты? Разум пифии – это, конечно, хорошо для нас, но мало. Не редкость. Вот и Ульрида моя имела такую способность. Пифии забывчивы, а такой ущерб ничем не восполнить. Нам нужна не просто Избранная. Из них многие оказываются пусты. Бесплодны. Отторгают наш Дар. И он, увы, их уничтожает, становится для них ядом, а не благом. И нас печалит этот результат. Но мы ждем и сеем. Мы – Сеятели!
