Ну, в большинстве своем.
При мысли о Копано, я почувствовала повышенную нервозность. И меня все еще беспокоил вопрос о прошлом Джинджер и Кая.
— Кайден, могу я спросить кое-что? Я пойму, если ты не захочешь говорить об этом.
Он заинтересованно взглянул на меня. Я продолжила.
— Что произошло между тобой и Джинджер?
Он недовольно хмыкнул и снова потер затылок, собираясь с мыслями.
— Не знаю. Мы проводили много времени вместе, когда были детьми. Мы были близки до тех пор, пока мне не исполнилось тринадцать.
— Близки? — Во рту неожиданно пересохло. — Мне всегда казалось, что ты был одинок.
С жестким выражением лица, он покачал головой.
— Всегда были я и Джинджер.
— О.
Что ж… это многое меняло. В моей голове тут же сформировался новый образ.
Я знала, что это эгоистично, но мне не хотелось, чтобы его связывали с Джинджер отношения, тянувшиеся с самого детства.
Кайден продолжил очень неохотно, словно его принуждали.
— Странно как-то даже думать об этом. Это было в другой жизни.
Он так долго держал паузу, что я подумала — разговор окончен.
— Ты можешь рассказать мне, — прошептала я.
Он хмыкнул, услышав мой терапевтический тон, и тут словно приоткрылась дверь, и он выпустил воспоминания наружу.
— Как бы мне не хотелось этого признавать, но мы с ней во многом похожи. Мы оба очень рано — раньше всех остальных — поняли, что от нас ожидают — и нам стало любопытно.
Мы как бы экспериментировали вместе — ничего серьезного, впрочем, просто детские шалости. Ее няня поймала нас, когда мне было восемь, а Джинджер девять. Эта женщина рассказала нашим отцам, и естественно, они подумали, что все это чертовски забавно.
Когда мне было двенадцать, моего отца послали в Италию на год. Близняшкам должно было исполниться тринадцать, и в этот год они начали работать.
Когда я вернулся в Англию, Джинджер изменилась, как будто стала совершенно другим человеком. Она стала жесткой и требовательной, и… агрессивной защитницей Марны.
Это было знаком для меня, что я стану таким же. После… уже никогда не было как прежде. Я понял, что проще не говорить ни о чем с ней или с кем-либо еще.
Он отстранился от нее. О, да! В этом он был хорош. Но, должно быть, когда такое случается в детстве, это еще больше травмирует.
— Может, она думала, что она — твоя девушка, — осторожно предположила я.
— Я не мог беспокоиться еще и об этом. В то время для меня все менялось. Я не мог больше думать о Джинджер или оставаться ребенком, как прежде. Нельзя было оглядываться.
Блейк стал зависать с нами на следующий год, и с самого начала он кружил вокруг Джинджер. А она всегда наслаждалась вниманием.
Как-то ночью, когда мы все работали на одной вечеринке на окраине Лондона, Блейк подцепил девчонку, и стал целоваться с ней у всех на виду. Откуда ни возьмись около меня появилась Джинджер.
— Она пыталась заставить его ревновать?
— Это то, о чем я тогда подумал. В то время мне было шестнадцать, и в основном я цеплял незнакомок, встреч с которыми я мог избежать, но с Джинджер у меня не было возможности не видеться всю оставшуюся жизнь. Наше прошлое и так уже заставляло меня чувствовать себя не слишком комфортно.
Полагаю, она вычислила, что я постоянно зависаю с девчонками при любом удобном случае, и потому для меня это не составит большой проблемы.
Развернулась довольно отвратительная сцена, когда я сообщил ей, что если уж она так сильно хотела на кого-либо забраться, ей следовало поискать другой объект для удовлетворения. С тех пор между нами все стало крайне жестко. А тут еще осложнение с Блейком. У него совсем сорвало крышу.
Я наклонилась над подлокотником, совершенно завороженная:
— Это был тот единственный раз, о котором ты говорил, когда он приревновал из-за девушки?
Кайден кивнул.
— Он оказался свидетелем всего нашего разговора. Кинув девчонку, с которой обжимался, он устроил настоящий дебош, крича и ломая вещи.
Я не могла представить, чтобы Блейк — вне себя от ревности — орал и швырял предметы.
Должно быть, за ширмой этой истории таилось большое количество эмоций.
— Я думаю, у нее все еще есть чувства к тебе, — выдохнула я.
— Нет. Я думаю, что она злится на свою жизнь, и тоскует от невозможности иметь рядом с собой кого-то равного себе. Марна для нее скорее как игрушка, что-то вроде плюшевого медвежонка.
Эмоции захлестывали меня, и я оттолкнула их прочь.
— Ты расстроилась из-за того, что я не рассказал тебе, верно? — спросил он.
— Что-то вроде того.
Нет смысла это отрицать.
— Это было целую вечность назад.
— Но нас формирует то, что происходило с нами, когда мы были детьми. Она до сих пор страдает из-за этого. Разве ты не скучаешь по ней? Хотя бы как по другу?
— Это первый раз, когда я думал о ней за много лет, да и то только потому, что ты меня спросила. Ты помнишь, что я рассказывал тебе о близняшках и о их отце, Астерофе? — спросил он.
— О том, как они могут чувствовать романтическую связь между людьми?
— Да.
— Вот почему я так много пил той летней ночью, когда мы были все вместе. Я не хочу, чтобы они узнали, что… что-то происходит. Я не хочу ничего им объяснять или слушать их бред.
Мой пульс участился. Он признался, что между нами что-то было. Что-то взаимное.
— А сегодня? — спросила я, играя замком на своей толстовке.
Вместо ответа он вытащил фляжку из-под сидения, и мое сердце застучало, словно сумасшедшее.
— Не волнуйся. Сейчас я трезв, но начну пить, как только мы припаркуемся.
— А мне тоже нужно… пить?
— Нет. Одного из нас вполне достаточно, чтобы трюк сработал.
Я замотала локон на палец, глядя прямо на панель впереди себя и стараясь не запнуться, когда спросила:
— Если бы ты не пил, что они бы увидели?
Он смотрел на дорогу, сжимая руль. Прошло довольно много времени, прежде чем он ответил.
Слишком много.
— Я не знаю. Может быть, влечение. Может, ничего. Много времени прошло с тех пор. Пять миль начинаются прямо сейчас.
Что это означало: «Может быть, ничего»? К кому из нас относились его слова — к нему или ко мне? Мне не следовало пробуждать свои надежды.
Конечно, он не хотел бы, чтобы они узнали о его влечении ко мне. Но это не означало, что он испытывал нечто большее, чем это.
