Он посмотрел на жену. Она мертва, Маргарет. Проснись, Маргарет, она умерла. Но Маргарет не шелохнулась. Чарльз был слишком взволнован, чтобы и дальше сидеть у постели Маргарет и «беседовать» с ней, как это вошло у него в привычку. К тому же какое ей сейчас дело до того, что он совершил в Эндовере в шестнадцатилетнем возрасте? Он, если память не изменяет, уже упоминал об этом в разговоре с ней. И наконец, он понимал, что не его голос она хотела бы услышать Где-то на самом донышке ее затуманенного сознания остался лишь один человек — Джованни, и Чарльзу туда хода не было.
Отель «Беннингтон», Лондон
Апрель, 1990 год
Маркус запер входную дверь, набросил цепочку и повернулся к Рафаэлле. Она выпалила:
— Первым делом — долгий-долгий и очень горячий душ. Мне холодно, и я будто вывалялась в грязи.
— Выкинь платье — это должно помочь.
Мгновенное недоумение на ее лице сменилось улыбкой.
— Может, и правда.
Маркус мог лишь догадываться, что она сейчас чувствует, поэтому просто кивнул, и Рафаэлла исчезла в ванной. Он позвонил и заказал в номер виски с содовой, потом разделся до трусов и расположился в кресле у окна. Напротив, через улицу, темнел небольшой парк, названия которого он не заметил. Весной, как только заново зазеленеют деревья и лужайки, тут, должно быть, необыкновенно красиво.
Он думал о Коко, но не о той женщине, к которой испытывал уважение и симпатию, а о любовнице Доминика, его собственности, его вещи. О том, как это несправедливо. Вот и Оливер разговаривал так, будто Рафаэллы в кабинете не было вовсе или она была неодушевленным предметом. В глазах Оливера любовница была всего лишь предметом потребления, товаром. Точно так же и Доминик относился к Коко. Маркус размышлял, что может думать по этому поводу сама Коко, смирилась ли она, или глубоко внутри ее мучает незаживающая рана.
Маркус поднялся и принялся расхаживать по комнате. Итак, Оливер хвастался своей осведомленностью насчет его интереса к судьбе Джованни. Это может быть очень кстати. Можно выиграть время и отыскать эту самую «Вирсавию», будь то один человек или организация, и попытаться вывести из игры. Оливер почему-то упомянул об искусстве. Искусство? В нем Маркус почти ничего не смыслил. И какое отношение может иметь искусство ко всей этой грязной истории? А что Оливер имел в виду, говоря о предстоящей поездке «на юг»? Маркус недоуменно покачал головой. Оставалось надеяться, что Рафаэлла поделится с ним свежими мыслями на этот счет. Он услышал шипение текущей воды и представил себе, как она становится в это мгновение под душ, нагая и дрожащая от холода и омерзения, торопясь смыть с себя воображаемую скверну, оставшуюся после визита к Оливеру, после его презрительных взглядов и грязных намеков.
Маркус нисколько не винил ее за это. Оливер и его самого напугал до смерти. Размышляя о причинах этого страха, Маркус пришел к выводу, что ярость Оливера абсолютно слепа; он, по-видимому, сам не знает, чего добивается. В нем не осталось ничего человеческого, поэтому он так примитивно страшен. Как только принесший напитки официант затворил за собой дверь, Маркус налил себе виски и, не разбавляя, выпил одним глотком. Налил и выпил еще, почувствовав наконец, как внутри растекается тепло. Напряжение постепенно таяло, и его внимание снова привлек шум воды в ванной.
Он решительно направился туда, стянул трусы и, отворив дверцу душа, юркнул в кабинку. Рафаэлла в удивлении уставилась на Маркуса, ее мокрые волосы прилипли ко лбу.
— Иди сюда, — сказал Маркус и притянул девушку к себе, прижавшись головой к ее плечу. — Прости меня за все это, Рафаэлла. Я виноват перед тобой, любовь моя. Я просто не подозревал, что все будет так ужасно.
Рафаэлла изо всех сил прижалась к Маркусу. Его торс был мокрым и теплым, но, несмотря на могучую эрекцию, в этом объятии не было и намека на сексуальность. От него веяло покоем и лаской. Он жаждал утешить ее, и Рафаэлла еще крепче прижалась к нему.
— Это было ужасно, Маркус, так ужасно.
— Я знаю, — прошептал он и поцеловал ее в лоб. — Давай ополоснемся и в кровать, хорошо?
Рафаэлла кивнула, дотронувшись лбом до его плеча. Маркус чуть отстранился — он уже не доверял себе, а ей сейчас меньше всего был нужен секс или хотя бы невольный намек на то, что секс — единственное, на что она годится.
В постели Маркус уложил ее рядом с собой, голова к голове. Она почувствовала на своем виске его теплое дыхание, когда он прошептал:
— Вот так хорошо, мисс Холланд? Мне нравится. Здорово, правда?
После довольно долгого молчания она кивнула, коснувшись лбом его плеча.
— Если крепко выругаться — помогает. Просто крикни что-нибудь вроде того, как бы ты поджарила этого гада Оливера на медленном огне. Праведный гнев получше, чем терзания из-за того, что кто-то тебя унизил.
Маркус догадывался, что это ее заденет, и не ошибся. Рафаэлла отстранилась от него, приподнявшись на локте, и заглянула ему сверху вниз прямо в глаза.
— Унизил? Да кто? У меня нет ни малейших причин чувствовать себя униженной!
— Ты в этом уверена?
— Конечно. Унижен был Оливер, это извращенное чудовище, этот… — Она подалась вперед и укусила Маркуса в плечо.
— Да, он… надеюсь, это был любовный укус?
Она молча посмотрела на Маркуса, скользнув по нему взглядом, а потом ее губы медленно растянулись в улыбке. Эта добрая, мягкая улыбка светилась облегчением, пониманием и любовью.
— Вот где твое законное место, — сказал Маркус, ласково прижав ее голову к своему плечу.
— Может быть.
Он протянул руку к лампе на тумбочке у кровати и выключил свет.
— Спи.
Скоро ее дыхание стало ровным, и она уснула.
Но Маркусу не спалось. Он был слишком взвинчен, слишком напуган. Вокруг столько загадок, столько непонятных, необъяснимых событий. И Антон Рощ мало чем помог. Он прибыл по приказу Харли, чтобы присмотреть за Маркусом и выручить, если Оливер попытается учинить ему какую-нибудь пакость. Маркус любил Роща и доверял ему, к тому же тот знал все ходы и выходы в Англии и на континенте не хуже, чем сам Маркус — остров Джованни.
Он вздохнул и принялся считать слонов. Не помогло и это. Он почти не удивился, когда минут через двадцать Рафаэлла вдруг прошептала:
— Ты спишь, Маркус Девлин, или как там еще тебя зовут?
— Я — это я. Я не сплю, не пью молока и не стираю собственное белье. — Он хотел рассмешить ее, но ничего не вышло, и Маркус не удивился. Рафаэлла все еще не оттаяла, но лед уже тронулся: она заговорила.
— Все это было так ужасно. Я никогда в жизни не чувствовала себя так беспомощно, так нелепо, будто на витрине. Думала, что будет забавно, даже весело — сыграть роль шлюшки, но ничего подобного. Это было отвратительно, просто мерзко. Это убивает душу, Маркус. Оливер — страшный человек.
