Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
А Ермошиха, усадив Клюшникова возле обеденного стола, заметалась, намереваясь чем-нибудь попотчевать его. Бедняжка догадалась, о чём пойдёт речь, и потому, веря и не веря внезапно свалившемуся счастью, страшно растерялась, с судорожной поспешностью тараторила без умолку, запинаясь, перескакивая с одного на другое, сетовала на бедность, оправдывалась, виноватилась – одним словом, была вне себя от волнения.
– Да перестань тормошиться, Валентина! – хозяйски-властно приказал Клюшников всё с той же лукавинкой в сдержанной улыбке на губах. – Не надо ничего. Я сыт. Сядь, сядь, бога ради!
Ермохина наконец устроилась напротив, только угол стола их разделял, а колени под столом едва не соприкасались. Иван шумно выдохнул и кашлянул, прочищая горло, пожевал губами.
– Устроился я, Валентина, в Туманшете как следует быть, лучше некуда. И заработки хорошие, и с жильём полный порядок. Что ж там не жить! В лесу – не то что здесь, возле железной дороги, и ягоды, и грибы, и орехи, всё есть. Рыбалка опять же богатая: хайруз, ленок, таймень, самая лучшая рыба. В общем, все бы ладно, да вот… одному-то… Надоело мне, Валентина, холостяковать. Жену мне надо, хозяйку в новый дом. Вот какое дело.
Ермохина оцепенела. Она всё смотрела Ивану в рот, жадно ловила каждое его слово, но потом, когда уже не оставалось сомнения, что ей предлагают замужество и что постылое одиночество с этого мгновения останется в прошлом, бедняжка вдруг заробела, затрепетала и почувствовала, что слёзы навёртываются на глаза и грудь распирает от вздымающихся рыданий. Однако ж самые главные слова ещё не были произнесены, и женщина успела подумать с ужасом в душе, что Клюшников, возможно, просто хочет посоветоваться, на ком из местных вдов ему жениться, и ещё ей подумалось, что если и на этот раз она останется при своих интересах, то лучше б ей вообще не родиться, так станет ей горько, бессмысленно и пусто, что и представить даже невозможно. А Клюшников, как назло, умолк, он пытался отыскать взглядом глаза невесты, наконец протянул к ней руку:
– Ну так ты что, Валентина, согласна?
Та горячечно схватила руку жениха, уткнулась в его кисть лицом, слёзы брызнули из её глаз, и рыдания сотрясли худенькое тело женщины.
– Да, да, конечно, конечно, Иван, – кой-как выборматывала она.
Клюшникова удивил и даже позабавил столь неимоверный всплеск чувств у женщины предпенсионного возраста. «Ну совсем как девчонка! – подумалось ему. – Не то что Дарья, та тумба тумбой. До слёз её ничем не проймёшь. Уж это точно. Какой же я был дурак, что о Валентине не вспомнил вовремя!» Он понял, что должен как-то чем-то ответить, не показать себя бесчувственным чурбаном. Встал и, обогнув угол стола, прижал голову рыдающей женщины к своей груди, осторожно, мягко погладил по реденьким светлым волосам.
– Ну будет, будет! Что ж это ты так, а? Ну ладно, ладно. Всё будет хорошо. А?.. Дружно будем жить.
Но сам догадывался, что не хватает ему каких-то особенных, нежных слов в таких исключительных обстоятельствах. Ну не о любви же, в самом деле, говорить?! Врать-то зачем?! Странные всё же эти бабы, тоньше, душевней они мужиков.
Когда Ермохина утёрла слёзы и перестала всхлипывать, напористый жених категорически отказался обедать у внезапно обретённой невесты и с места в карьер приказал, не теряя ни минуты, сворачивать манатки, собираться в дорогу, взять постель, одежонку, посудёшку, остальное кинуть без всякого сожаления. Кроме перечисленного там больше не о чем было говорить и горевать. Валентина заикнулась было, что надо б выписаться в поссовете, но Иван возразил, что позже сам в райцентре оформит в паспорте выписку-прописку.
А Дарья Мишукова меж тем уже узнала, что Ермохина перебежала ей дорогу, из-под рук удернула мужика. Покупая в магазине «злодейку с наклейкой», она объяснила всем там присутствовавшим и тоже, разумеется, уже осведомлённым о драматических событиях, связанных с приездом Клюшникова, что сейчас она одним махом «уговорит» поллитровочку, которая, как палочка-выручалочка, необходима русскому человеку во всех без исключения ситуациях, и, зарядившись таким образом требуемой для наступления храбростью, ринется бить морду Ермошихе, Вальке-шмакодявке, этой дохленькой, никудышной выдрёшке, не способной ничем и ни в чём удовлетворить такого настоящего, самосильного мужика, как Иван Клюшников.
Однако же задуманного Дарьей мордобоя не произошло. Уже будучи под высокими градусами, широко и грозно шагая к месту избранного ею ристалища, Мишукова издали увидела, как на большой скорости мчится в розвальнях Иван Клюшников, стоя в передке саней, нахлёстывает лошадь вожжами, а негодница Ермохина, будущая его жена, закутанная в тулуп, сидит рядом, привалившись к его спине, и улыбается, вроде бы прощается с обрыдшим ей до чёртиков, наполовину опустевшим Ключи-Булаком.
На больничной койке
Пробуждался Виктор Петрович поутру обычно в середине шестого часа, когда снаружи начинали проникать редкие звуки грядущего хлопотливого дня: хрустящий скрип снега под каблуками пешеходов, гуд автомашин с ближней улицы, лай собачонки, выведенной хозяином на прогулку. Прослушивание этого пятнадцатиминутного выгула было таким дорогим, невыразимо дорогим для Виктора Петровича, и он страшно боялся пропустить, проспать эту раннюю весточку с воли, дороже всякой радиопередачи о новостях в мире, стране и регионе.
Хозяин собаки, судя по голосу, молодой человек интеллигентной профессии, по-видимому, спортивного сложения, наверняка в очках и, конечно, в шляпе и кожаной куртке. А собака, его любимица, надо полагать, вертлявая, суетливая, грязно-серой масти, лохматая, с нависающими на глаза волосами, по кличке Альфа. Прогуливались они не вблизи, и если бы не абсолютная тишина в палате и не безлюдье вокруг огромного здания больницы, не удалось бы ежеутренно внимать их голосам и получать своеобразную энергетическую подзарядку на целые сутки вперёд. Да-да, для него эти позывные с воли, внимательно прослушиваемые, – настоящие лечебные сеансы, самочинно придуманные вдобавок к назначенным лечащим врачом. И он ни разу за истёкшую неделю не проспал, не пропустил их.
Да разве здесь глубоко заснёшь? На больничной койке сон зыбкий, прерывистый, и не только потому, что лежат здесь нездоровые, калечные люди, а ещё и потому, что нервишки у них издёрганы, измотаны, да и психика заодно с телом травмирована. А сновиденья скверные, подчас кошмарные, плохо запоминающиеся, да если и чёткие, то отнюдь не любопытные, не приятные, а угнетающие картинами неблагополучия: то приснится Виктору Петровичу, что ватага мальчишек-беспризорников накинулась и сорвала с головы меховую шапку, то будто бы идёт он ночью босой по снегу незнакомой улицей и не может спастись от лютой стужи, все подъезды домов заперты, а то окажется в горящем здании со множеством коридоров и кабинетов, тщетно ищет выхода, выброситься же из окон мешают металлические решётки!..
К болям в сломанной лодыжке правой ноги Виктор Петрович притерпелся, сжился как с надолго неустранимой бедой. Саднящие, ноющие, колющие, а порою щекочущие и вроде бы отрадно-ласкающие, они, боли, то затухают, исчезают вовсе, то как будто беспричинно возникают, и невольно вспоминается вновь и вновь, как произошло несчастье. Он переходил улицу недалеко от своего дома по улице Байкальской, правда, не на перекрёстке, что, конечно, в его возрасте и с его небезупречным здоровьем легкомысленно, непростительно. Да разве переделаешь русского человека? Бесшабашность – это наша натура. Движение автотранспорта там довольно интенсивное, он спешил побыстрее миновать проезжую часть. Да все бы обошлось, если б зрение не подвело!..
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
